Они пришли с юга
Шрифт:
– Ну вот, – говорил Якоб, – всюду тебе мерещатся дурные знаки. Да письма Лауса, наверно, просто пошли ко дну вместе с транспортом, который их вез, а может, в почтовый вагон попала бомба. Только и всего.
Но втихомолку Якоб стал справляться у знакомых, родственники которых тоже работали в Германии. Однако те по-прежнему получали письма. Якоб ни слова не сказал жене, но на сердце у него было тревожно.
Карен знала, что от отца Гудрун письма приходят как ни в чем не бывало.
– Что бы это значило? – вздыхала Карен.
Теперь у нее всегда были красные глаза. Но плакала она украдкой, когда ее никто
– И сегодня опять нет письма, – говорила она Якобу, когда он возвращался с работы. Эта мысль ни на минуту не покидала ее. Мартину приходилось каждый день ездить на велосипеде к Гудрун, чтобы узнать, нет ли новостей. Но он возвращался ни с чем.
– Что могло случиться? – терзалась Карен.
В самом деле, что могло случиться? Может, Лаус погиб во время бомбежки и погребен под развалинами? Или, может, попал из-за какой-нибудь безделицы в один из страшных концлагерей? Никто не решался строить догадки и предположения, словно боясь искушать судьбу.
– А может, он едет домой и просто хочет сделать нам сюрприз? – утешал Ваги, но сам не верил в свои слова.
Глава девятая
Весной Гудрун разрешилась сыном.
– Знаешь, Мартин, Гудрун и Лаусу нынче ночью подбросили сынка! – сообщила Карен.
– А-а, – сказал Мартин.
До этой минуты в его присутствии никто и не заикался о том, что Гудрун беременна, но Мартин, слава богу, не слепой. Гудрун сильно раздалась в талии, стала неповоротливой, а Карен в последние месяцы все вязала маленькие белые кофточки и ползунки. В общем, если взрослые думали, что Мартин ничего не соображает, то они сильно ошибались. Мальчишки на улице очень часто болтали обо всяких таких вещах, но Карен по-прежнему считала сына невинным младенцем. Карен и Якоб не торопились его просвещать, и Мартин делал вид, будто принял слова матери за чистую монету. Ему неловко было сказать, что он уже давно не верит в сказку об аистах и капусте.
Вся семья отправилась в гости к Гудрун поглядеть на новорожденного. Он был весь спеленут, наружу торчали только маленькие ручонки. От него пахло парным молоком, и был он такой тщедушный, что боязно было даже погладить его по щеке. Мартину предложили взять племянника на руки, но он не решился.
А Карен сразу стала нянчить внука.
– Ах, ты! – приговаривала она. – Такой крохотный, беспомощный, но какой красавчик!
Лаус по-прежнему не подавал о себе вестей.
– Странно это все-таки, правда? – говорила Карен мужу.
Дни шли. Мартин вытянулся и окреп.
– Ну и растешь ты, сынок, – говорила Карен. – Гляди, какой верзила вымахал!
Ночью Мартин иногда просыпался от боли во всем теле, такой сильной, точно его пытали.
– Не беда, – говорила мать, когда он ее будил. – Это ты растешь.
В классе Мартин самый рослый и самый сильный. Не многие из его одноклассников решаются ввязываться с ним в драку, а осилить его не удается почти никому. Он скор на всякие выдумки. Товарищи считают его заводилой. «Мартин лодырь», – негодуют учителя, и они правы. Мартина наказывают чаще других, но толку мало, скорее наоборот. Мартин уродился упрямцем, должно быть, в отца, потому-то он так легко вспыхивает. Там, где другие благоразумно отступают, он лезет напролом. Не исключено, что в один прекрасный день он свернет
Якоб часто читает Мартину нравоучения.
– Старайся быть прилежным, – говорит он. – Теперь в ученье берут только тех, у кого есть аттестат зрелости. Такие теперь порядки. А без аттестата на всю жизнь останешься рассыльным. Никто тебя в грош не будет ставить, будешь перебиваться случайными заработками, придется хватать любую работу. Еще поторчишь с шапкой в руке у фабричных ворот или в порту. Никогда не будешь знать, получишь ли работу, а получишь – не будешь знать, надолго ли. Не сладкая эта жизнь. А станешь выказывать недовольство – на твое место найдут сотни других желающих. Поэтому лучше подтянись сейчас!
Мартин все это и сам прекрасно знает, ему это говорили сотни раз, но впереди времени много – успеется.
– Зато если у тебя есть специальность, – говорит Якоб, – чуть что не по тебе – собрал свои пожитки и пошел работать в другое место.
Но Мартину этого мало. Что из того, что он сможет перейти с работы на работу. Он хочет, чтобы его уважали, и хочет зарабатывать много денег. Он хочет ездить по разным странам и строить мосты. Он хочет лечить людей. Он хочет управлять громадными машинами. Командовать армиями. Создавать для людей справедливые законы.
Побеждать в битвах и пожинать славу. У него громадный аппетит к жизни, и он готов уписывать ее за обе щеки.
– Ну что ж, – смеется Якоб и рассказывает сыну о механиках, которых знавал в молодости, о том, как привольно и весело им жилось. Пожалуй, так привольно и весело живется разве что трактирщикам, этих Якоб тоже немало повидал на своем веку.
Якоб знавал людей, которые достигли благополучия и жили себе припеваючи. Он знал и таких, которые потерпели крушение, голодали, не имели крова и никому не были нужны. Мартин начинал понимать, что люди бывают разные – у одних всего вдоволь, у других ничего. Несправедливо это, но так уж повелось.
Когда Мартин начинал над всем этим раздумывать, ему уже не хотелось становиться взрослым. Не такая простая штука жизнь. Что ни шаг – подвохи да каверзы.
Но Якоб не для того расписывал сыну трудности, чтобы его запугать.
– Ты должен добиться большего, чем добились мы, – говорил он сыну. – Не прозябать, а жить по-человечески.
Якоб был прав, Мартин понимал это, но никак не мог взять в толк, почему же все-таки так трудно жить на свете.
Обитатели заднего двора мыкались всю жизнь, да и в других домах была та же картина. Порою людям жилось легче, порою труднее, но в общем они думали только о том, как дотянуть до завтрашнего дня.
Все это были честные работяги, бережливые и скромные, и все-таки их существование представляло собой непрерывную борьбу ради денег на квартирную плату и налоги, на еду, одежду и детей. Вечная погоня за работой и заработком, вечная неуверенность в завтрашнем дне.
У них не было в жизни никакой цели. Никуда не стремясь, они барахтались в стоячей воде. В лучшем случае держались на поверхности, в худшем – шли ко дну, такова была их участь.
Случались, конечно, и просветы: праздники, свадьбы, конфирмации. Праздники были как бы вехами, они скрашивали бесцветное существование. Каждый цеплялся за одну-единственную надежду: а вдруг ему достанется самый крупный выигрыш в лотерее, тогда все пойдет по-другому.