Онтология поэтического слова Артюра Рембо

Нефёдова Любовь

Действительно, синестезия – сращение зрительных и звуковых, осязательных, обонятельных восприятий в тексте Рембо вполне очевидна. Есть сращение цвета, формы, звуков, движения, запахов, осязания – всего, кроме вкусовых ощущений.

Однако есть существенное различие смысла оригинала и перевода: в отличие от переводчицы Рембо не останавливается на открытии индивидуального синестетического восприятия звуков речи. Синеетезия для него важна не сама по себе, но как способ постижения сокровенного – тайны смысла гласного звука как основы образного видения и, более того, творения мироздания. Поэтический текст А. Кублицкой-Пиоттух – яркая законченная иллюстрация к небольшому отрезку цепочки конкретных индивидуальных ассоциативных восприятий. Тайна гласных у неё раскрывается просто: за каждой стоит цвет, картина, звук, движение.

Что касается Рембо, то он не раскрыл, но указал тайну гласных. Он погрузился в созерцание их зарождения и нашёл не зрительный эквивалент звука, но мрак скрытых начал, предшествующих рождению света и цвета. Не случайно, А – первый звук – чёрный, а Е – белый. Из тьмы рождается свет и только затем возникает цвет и форма.

Итак, в сонете Рембо речь идёт не о фонемах – смыслоразличительных звуковых единицах языка, но о буквенном, графическом изображении фонемы и алфавитном наименовании основных звуков, определяющих основу ряда гласных: A noir, E blanc, I rouge. U vert, О bleu. Рембо проговаривает («Я проговариваю какой день ваши начала (рождения) скрытые») этот ряд, стремясь вскрыть его смысл, соединяя в алфавитном звучании единство и дифференцированность звука и буквы.

Подчеркнём, что Рембо проговаривает афавитный комплекс французских гласных: А E I U О. Данные звуки – ядро французского вокализа. А E I U О – комплексный гласный звук, свободно певуче произносимый без препятствий, свойственных согласным звукам. Именно в вокализе в целом, а не в отдельных звуках Рембо ищет начала, рождения гласных, проговаривая их без конца: «Je dirai quelque jour vos naissances latentes». В тексте стихотворения нашло отражение знание поэтом многих языков, кропотливая работа по овладению новыми иностранными языками: многократное проговаривание звуков речи, стремление их понять, запомнить, выявить их изначальный смысл.

А E I U О – вокализ – рождается в тексте на глазах читателя и, в свою очередь, даёт рождение реалиям видимого, слышимого, осязаемого, обоняемого мира. Так рождается из света в его абсолютном

беспредметном выражении первослово. Этот звук, родившись, звучит свободно, без преград, перерывов, смычек и перемычек. Он един и неделим, как бытие.

Разумеется, А Е I U О не охватывает многообразие всех французских гласных, но даёт представление о началах. С развитием французского языка развивалась его вокальная система, оттенки звучания дифференцировались, становясь самостоятельными звуками речи, но графическая система языка как более консервативная сохранила вокальное ядро – AEIUO, которое Рембо – гениальный интуит – и зафиксировал в своём сонете. Он решительно отверг изощрённую французскую фонетику в целом, как предмет поэтически-философского осмысления, оставив лапидарную графику – пять значков, из которых сложил первослово: AEIUO. Затем в сонете это первослово было разложено на отдельные звуки в поиске его онтологического смысла. И отчасти открылось, как звучание превращается в смысл через образ: был уловлен переходный момент превращений движения чистой энергии цвета.

Обращение Артюра Рембо к гласным – это поиск начал творения, выявление начал власти слова. Может быть, потомки просто не заметили открытия Рембо: вокализ каждого языка и есть звуковой слепок Логоса на этом языке?

ПОЭМА МОРЯ И РУБЕЖНОЕ Я

«Le Bateau ivre» («Пьяный корабль») создан Артюром Рембо в шестнадцатилетнем возрасте, на рубеже детства и взрослости. Поэт, еще никому не известный, жил тогда в небольшом провинциальном городке Шарлевиле. Биографы находили чрезвычайно удивительным то, что юноша, почти подросток, никогда не видевший моря, сумел создать в этой небольшой поэме необыкновенный по силе художественной убедительности образ морской стихии.

Действительно, Пьяный корабль пустился в безудержно свободное плавание, и его «омывает» «поэма моря», с её «синевами, бредами и ритмами медленными под блистаниями дня», с яростными приливами и отливами, с ошеломительными архипелагами и разверзающимися небесами. В тексте представлен калейдоскоп всевозможных душераздирающих зрелищ, обладающих огромным потенциалом эмоционального и интеллектуального воздействия на читателя.

LE BATEAU IVRE

Comme je descendais des Fleuvesimpassibles,Je ne me sentis plusguid'e par les haleurs:Des Peaux-Rouges criards les avaientpris pour cibles,Les ayant clou'es nus auxpoteaux de couleurs.J’'etais insoucieux de tousles 'equipages,Porteur de bl'esflamands ou de cotons anglais.Quand avec mes haleurs ontfini ces tapages,Les Fleuves m’ont laiss'e descendre o`uje voulais.Dans les clapotements furieux desmar'ees,Moi, l’autre hiver, plus sourd que lescerveaux d’enfants,Je courus! Et les P'eninsules d'emarr'eesN’ont pas subi tohu-bohus plustriomphants.La tamp^ete a b'eni mes'eveils maritimesPlus l'eger qu’un bouchon j’ai dans'e surles flotsQu’on appelle rouleurs'eternels de victimes,Dis nuits, sans regretter l’oeilniais des falots!Plus douce qu’aux enfants la chair despommes sures,L’eau verte p'en'etrama coque de sapinEt des taches de vins bleus et desvomissuresMe lava, dispersant gouvernailet grappin.Et des lors, je me suis baign'e dans lePo`emeDe la Mer, infus'e d’astres, et lactescent,D'evorant les azurs verts; o`u, flottaisonbl^emeEt ravie, un noy'e pensif parfois descend;O`u, teignant tout `a couples bleuit'es, d'eliresEt rhythmes lents sousles rutilements du jour,Plus forte que l’alcool, plus vastes quenos lyres,Fermentent les rousseurs am`eres del’amour!Je sais les cieux crevant en 'eclairs, et lestrombesEt les ressacs et les courants: je sais le soir,L’Aube exalt'ee ainsi qu’un peuple decolombes,Et j’ai vu quelquefois ce que l’homme acru voir!J’ai vu le soleil bas, tach'e d’horreursmystiques. Illuminant de longs figements violets,Pareils `a des acteurs de drames tr`esantiquesLes flots roulant au loin leursfrissons de volets!L’ai r^ev'e la nuit verte aux neiges'eblouies,Baiser montant aux yeux des mers aveclenteurs, La circulation des s`eves inou"ies,Et l’'eveil jaune et bleu des phosphoreschanteurs!J’ai suivi, des mos plains, pareille auxvacheriesHyst'eriques, la houle `a l’assaut des r'ecifs,Sans songer que les pieds lumineux desMariesPussent forcer le mufle aux Oc'eanspoussifs!J’ai heurt'e, savez-vous,d’incroyables FloridesM^elant aux fleurs des yeux de panth`eres`a peauxD’hommes! Des arcs-en-ciel tenduscomme des bridesSous l’horizon des mers, `a de glauquestroupeaux!J’ai vu fermenter les marais, 'enormes,nassesO`u pourrit dans les joncs tout unL'eviathan!Des 'ecroulements d’eaux au milieudes bonaces,Et les lointains vers les gouffrescataractant!Glaciers, soleils, d’argent, flots nacreux,cieux de braises!Echouages hideux au fond des golfesbrunsO`u les serpents g'eants d'evor'es despunaisesChoient, des arbres tordus, avec denoirs parfums!J’aurais voulu montrer aux enfants cesdoradesDu flot bleu, ces poissons d’or, cespoissons chantants.– Des 'ecumes de fleurs ont berc'e mesd'erades,Et d’ineffables ventsm’ont ail'e par instants.Parfois, martyr lass'e des p^oleset des zones,La mer dont le sanglot faisait monroulis douxMontait vers moi ses fleurs d’ombreaux ventouses jaunesEt je restais, ainsi qu’une femme`a genoux…Presque ^ile, ballottant sur mes bords lesquerellesEt les fientes d’oiseaux clabaudeurs auxyenx blonds.Et je voguais, lorsqu’`a travers mes liensfr^elesDes noy'es descendaient dormir,`a reculons!Or moi, bateau perdu sous les cheveuxdes anses,Jet'e par l’ouragan dans l’'ethersans oiseau,Moi dont les Monitors et les voiliersdes HansesN’auraient pas rep^ech'e la carcasse ivred’eau;Libre, fumant, mont'e de brumesviolettes,Moi qui trouais le ciel rougeoyantcomme un murQui porte, confiture exquise aux bonspo`etes,Des lichens de soleil et des morvesd’azur;Qui courais, tach'e de lunules'electriques,Planche folle, escort'edes hippocampes noirs,Quand les juillets faisaient crouler`a coups de triquesLes cieux ultramarins aux ardentsentonnoirs;Moi qui tremblais, sentant geindre`a cinquante lieuesLe rut des B'eh'emots et les Maelstroms'epais,Fileur 'eternel des immobilit'es bleues,Je regrette l’Europe aux anciensparapets!J’ai vu des archipels sid'eraux!et des ^ilesDont les cieux d'elsirants sont ouvertsau vogueur:– Est-ce en ces nuits sans fonds que tudors et t’exiles,Million d’oiseaux d’or, ^o futureVigueur?Mais, vrai, j’ai trop pleur'e! Les Aubessont navrantes.Toute lune est atroce et tout soleilamer:L’^acre amour m’a gonfl'e de torpeursenivrantes.О que ma quille 'eclate!О que j’aille `a la mer!Si je d'esire une eau d’Europe, c’est laflacheNoir et froide o`u vers le crepusculeembaum'eUn enfant accroupi plein de tristesses,l^acheUn bateau fr^ele comme un papillonde mai.Je ne puis plus, baign'e de voslangueurs, о lames,Enlever leur sillage aux porteursde cotons,Ni traverser l’orgueil des drapeauxet des flammes,Ni nager sous les yeux horribles des pontons.

КОРАБЛЬ

ПЬЯНЫЙ

Лишь только я пустился по Рекамбесстрастным,Я не чувствовал себя болееуправляемым бурлаками:Краснокожими крикливыми они быливзяты для мишеней,Пригвождённые нагими к столбамраскрашенным.Я был равнодушен к любымснаряжениям,Носитель ли пшеницы фламандскойили хлопка английского.Когда с моими бурлаками былизакончены эти разборки,Реки мне предоставили спускаться,где я хотел.В плесках яростных приливов и отливов,Я иною зимой более глухой, чем мозгидетей,Я держал курс! И полуостроваотшвартованныеНе выдерживали хаоса стольпобедоносного.Буря благословляла мои пробужденияморские.Более лёгкий, чем пробка я протанцевална волнах,Что призывали неустойчивые суднав вечные жертвы,Десятки ночей, не сожалея, на глазахглупых фонарей.Более нежная, чем для детей плотьяблок кисловатых,Вода зелёная пронизывала мойкорпус сосновыйИ пятна вин голубых и рвотыС меня смывала, разбрасывая рульи багор.И с тех пор я купаюсь в ПоэмеМоря, вливаюсь в светила и млечность,Пожирающую лазури зелёные; гдеватерлиния мертвенно бледнаИ восхитительна, утопленникзадумчивый иногда спускается;Где окрашивая всё внезапно синевами,бредамиИ ритмы медленные под блистаниямидня,Более сильные, чем алкоголь, болееобширные, наши лиры,Волнуют рыжими горечами любви!Я знаю небеса, порванные молниями,и смерчи,И буруны, и потоки; я знаю вечер,До рассвета взволнованный, словностая голубок,И я видел кое-что, что человекраспущенный видит!Я видел солнце низкое, запятнанноеужасами мистическими.Освещающее длинными сгущениямифиолетовыми,Подобные актёрам драм очень древних,Волны, катящие вдаль свои дрожащиелопасти!Я мечтал ночью зелёной в снегахослепительныхЦеловать поднимающиеся в глазахморя с медлительностью,О движении соков юности небывалыхИ пробуждении жёлтых и фосфорныхпевцов!Я следовал месяцы, заполненныйдо отказа, подобно коровникамИстерическим в зыби на штурме рифов,Не помышляя, что ступни светлыеМарииУсмирят рожу Океанов запалённых!Я сталкивался, вы знаете,с невероятными Флоридами,Смешивая в цветах глазапантер с кожейЛюдей! С арками небес, натянутыми,словно вожжиПод горизонтом морей к бирюзовымстадам!Я видел закисание болот огромных,верши,Где гнил в тростниках огромныйЛевиафан!Обвалы вод посреди мёртвых штилей,И дали, простирающиеся к безднампомутневшим!Ледники, солнца серебряные, волныперламутровые, небеса раскалённые!Посадки гнусные на мель дна заливовкоричневых,Где змеи исполинские, пожираемыеклопами,Свисают с деревьев искривлённыхс чёрными благоуханиями!Я бы хотел показать детям этих дорадИз волны голубой, этих рыб золотых,этих рыб поющих.Пенами цветов укачивались мои якоряИ невыразимыми ветрамименя окрыляло мгновениями.Иногда, жертва, утомлённая полюсамии зонами,Море, чьё рыдание делало мою качкунежной,Поднимало ко мне свои цветы из мракав присосках жёлтых,И я оставался, словно женщина,коленопреклонённым…Полуостров, раскачивающийся на моихбортах, перебранкиИ испражнения птиц-крикуновс глазами белыми.И я блуждал, в то время как сквозь моисоединения хрупкиеУтопленники опускались спать,пятясь задом!Теперь я корабль, затерянныйпод волосами бухточек,Заброшенный ураганом в эфирбез птиц,Я, которому Мониторы и парусникиГанзейскиеНе выудили каркас пьяный из воды;Свободному, дымящему, воспарившемуиз туманов фиолетовых,Мне, кто дырявил небо, рдеющее,словно стену,Нести конфитюр (засахаренный изыск)хорошим поэтамИз лишайников солнца и соплейлазури;Кто курсировал, пятная полулуночкамиэлектрическимиНастил крупноячеистой сети,эскортируемый морскими конькамичёрными,Когда июли крушили, словно ударамидубинНебеса ультрамариновые в пылающихворонках;Я, который трепетал, чувствуя оханьев пятидесяти льеДороги бегемотов и Мальстромыплотные,Вечный соглядатай неподвижностейголубых,Я скучал о Европе в древних парапетах.Я видел архипелаги ошеломительныеи острова,В которых небеса разверзалисьмореплавателю:–Не в такие ли ночи бездонные,ты спишь изгнанная,Миллион птиц золотых, о, будущаяМощь?Но, правда, я слишком много плакал!Рассветы душераздирающи,Луна совсем свирепа и солнцеполностью горестно.Горчайшая любовь меня раздулаоцепенениями упоительными,О, как мой киль трещит!О, как я окрылён морем!И если я пожелаю воды Европы,этой лужи,Чёрной и холодной, где к сумеркамблагоуханнымРебёнок на корточках, полный грусти,пускаетКораблик хрупкий, словно майскаябабочка.Я после не смогу более купатьсяв вашей истоме, о, волны,Похищать их скорость у носителейхлопка,Ни пересекаться с надменностьюзнамён и флагов,Ни проплывать под глазами ужаснымимостов.

В приведённом полностью тексте поэмы и подстрочном переводе нас интересует не столько образная, сколько онтологическая семантика предмета художественного изображения, который мыслится нами в данном поэтическом тексте не просто как конкретно-чувственный образ моря, то укачивающего, то бунтующего, а как символ бытийного рубежа между детством и взрослостью лирического героя. Символико-философский план данного изображения, строится на пластичности, импульсивной изменчивости, динамичности, непредсказуемости контрастных картин, определяющих предметно-вещный план текста и репрезентирует психофизические состояния рубежного Я лирического героя, его экзистенциальные векторы в период вступления во взрослое состояние.

Артюр Рембо зафиксировал в тексте стремительный бытийный поток, в который вовлечён лирический герой, получивший импульс первотолчка.

На основе оригинального текста поэмы и подстрочного перевода, мы реконструировали эти сначала спонтанные, стихийные, недифференцированные чувствования, последующее появление в них элементов рефлексии, дифференцирующих форму и время, и, наконец, осознание героем границ своего Я в процессе самоидентификации.

Интерес представляет прежде всего траектория бытийного потока со значимыми пунктами самоидентификации Я героя. Предмет исследования обусловил особенности аналитического подхода. Будучи художественно-поэтической целостностью, текст «Пьяного корабля» представляет рубежное бытие Я, оформленным в слове как ряд завершённых поэтических картин, а не как онтологические суждения, поэтому здесь вряд ли возможно определить конкретные значимые точки траектории самоидентификации. Будучи не суждением, а художественной формой, текст раскрывает свое содержание в специфике художественной речи, апеллирующей не только к мысли читателя, но и к его эмоциям, воссоздающему воображению, ассоциативной образной памяти. Это ведёт к необходимости использования элементов филологического анализа, наиболее адекватно раскрывающего формально содержательную сторону текста, в том числе и при решении поставленной философской проблемы.

Тем не менее раскрытие онтологической специфики рубежа детства и взрослости, независимо от того рассматривается ли она на поэтическом или на каком-либо ином материале, предполагает специальные виды философского анализа, в нашем случае – феноменологического и герменевтического.

Феноменологический анализ позволяет увидеть феномен границы между детством и взрослостью – пространственно-временной континуум данного рубежа, актуализировать в нем смысл наиболее информативных точек. Если рассматривать путь движения пьяного корабля, вынося за скобки каскад стремительно сменяющих друг друга экспрессивных конкретно-чувственных образов, потрясающих воссоздающее воображение, то в поле зрения остаётся метафизика социализации детства. При этом становятся очевидными неразрешимые противоречия между Я субъекта и Миром, а также становление и снятие в развитии чувствований Я, отождествление Я и Мира и их полное разъединение, перенасыщенность знанием и опытом, ведущая к утрате бытийной легкости, тотальной отупляющей глухоте и опустошению.