Опанасовы бриллианты
Шрифт:
Грабил Толик и раньше. Грабил молодых и старых, мужчин и женщин, но никогда не просыпались в нем ни жалость, ни раскаяние. Что с ним теперь? Неужели причиной тому Катюша? А может быть речь начальника лагеря?
Нетвердыми шагами он подошел к комоду, на котором стоял портрет Катюши. В свои восемнадцать лет она выглядела еще совсем девочкой: косички с пышными бантами, школьное платье с кружевным воротником… В ее больших грустных глазах Толик прочитал мольбу: «Зачем все это? Ведь я так люблю тебя».
Катюша не знает, что он вор, не знает, что четыре дня назад
Испугавшись собственных мыслей, Толик опустился на диван. Теперь он старался припомнить последнюю встречу с Катюшей. Так он сидел несколько минут, пока память не обожгла неожиданно всплывшая картина. «Стой, стой, она вчера была здесь, когда я лежал пьяным. Вошла, поздоровалась и остановилась в дверях»…
«А потом?» Он ужаснулся. Об этом «потом» сегодня утром ему поведала соседка, тетя Луша. Она рассказала, что приходила «симпатичная, молоденькая девушка с косами», та самая, которая приходила и раньше. Ухаживала за ним целый вечер, убирала в комнате, и за все это он обругал ее грубыми, нехорошими словами и выгнал. Домой она пошла в слезах.
Толик вновь жадно припал к стакану, выпил его до дна и швырнул на стол. Лег на диван. Заплакал. Заплакал беспомощно, горько, как плачет только пьяный. И чем дольше плакал, тем сильнее просыпалась в нем жалость к самому себе. Так он лежал до тех пор, пока стук в дверь не вывел его из этого забытья.
Что-то недоброе почудилось в этом равномерном и вкрадчивом стуке. Так к нему никто не стучал. Толик поднял голову. Дверь комнаты была закрыта на крючок. За дверью стояла подозрительная тишина. Раньше этой тишины не было. Всегда из кухни доносился стук посуды и нескончаемый гвалт (квартира была многонаселенной), а сейчас, к тому же, стоял обеденный час. Послышался сдержанный женский голос, переходящий на шепот. Толик узнал самую горластую соседку.
«Почему они шепчутся? Что-то здесь не то».
Стук повторился. На этот раз он был упрямый и продолжительный. Толик встал с дивана. Под ногами заскрипел старый, рассохшийся паркет.
— Гражданин Максаков, откройте дверь, с вами разговаривает работник милиции, — донесся до него мужской голос.
Толик понял: за ним пришли.
— Вы хотите моего позора? Не выйдет! Вламывайтесь, если надоела жизнь! — хрипло крикнул он.
Ничего не помня, в припадке бешенства, он хватал все, что попадало под руку и бросал в дверь. Чайник, будильник, посуда, фарфоровая статуэтка — все ложилось черепками у двери, разлетелось по полу.
Нащупав в кармане нож, он вскочил на подоконник и посмотрел вниз. Под окнами никого не было. О высоте между асфальтированным тротуаром и подоконником второго этажа Толик не думал — этот прыжок он постиг еще в детстве.
Прыгнул. Прыгнул мягко, как кошка, сразу почти на четвереньках. «Спасен, спасен»… — мелькнула мысль. Но не успел он распрямиться,
— Ого, братишка, кусаться? Нехорошо, не по-мужски! — приговаривал старшина Карпенко, замыкая руки Толика особым приемом.
Толик повернулся и, увидев лобастое на крепкой шее рыжеусое лицо, уже не пытался вырваться: сопротивление бесполезно.
Все было бы хорошо, если б не Наташа. Она не выходила из головы, Николай ждал ее, но она не появлялась.
Последней надеждой на встречу с ней оставались конспекты по философии. Это были три толстые, аккуратно исписанные тетради. Глядя на них, Николай задумался. Вспомнился последний разговор на Каменном мосту, когда возвращались из театра. «Если это был настоящий разрыв, то нужно вернуть конспекты; если только ссора, то она слишком затянулась. Пора мириться. А главное — еще раз, может быть в последний, поговорить серьезно. Эх, будь, что будет — пойду!..»
И вот он стоит на лестничной площадке перед дверью и смотрит на медную пластинку с надписью «С. К. Лугов». Помедлив, нажал кнопку звонка.
Дверь открыла Елена Прохоровна. Она была подчеркнуто вежлива.
— Вы к Наташе?
— Да. Я занес конспекты.
— А ее нет. Пожалуйста, проходите, только, извините, у нас не убрано… И все из-за Наташиного отъезда.
— Как? Наташа уезжает?
— А вы разве не знаете?
— Я не видел ее уже давно…
— О, за это время столько воды утекло! Уезжает и надолго.
— А аспирантура? Ведь ее же рекомендовали…
Елена Прохоровна пожала плечами.
— Отказалась. Хочет поработать, узнать получше жизнь, а там будет видно и насчет аспирантуры.
Эта новость свалилась на Николая, как гром с ясного неба.
— Куда же она уезжает?
— Получила путевку в Верхнеуральск. Едут с Виктором. Коля, я давно собиралась с вами поговорить, но все как-то не находила случая, — голос Елены Прохоровны стал ласковым. — Давайте начистоту. Не буду читать вам нравоучений, хотя я и старше вас. Прошу об одном — оставьте Наташу. Если вы ее уважаете, то сделайте это хотя бы ради нее… Поймите, счастья вы ей не дадите. Общее, что было у вас, осталось позади, оно ушло вместе с детством, со школой… А теперь вы и Наташа — разные люди. Не обижайтесь на меня, Коля, матери всегда останутся матерями.
Николай слушал, не перебивая. Когда она закончила, он сухо ответил:
— Я обещаю вам не беспокоить вашу дочь.
Теребя пальцами бахрому скатерти, Елена Прохоровна после минутного молчания тихо проговорила:
— Да, я вас об этом очень прошу.
— До свидания. — Николай направился к дверям.
На душе у него было тяжело. Медленно спускаясь по лестнице. Николай испытывал чувство человека, которого незаслуженно отхлестали по щекам.
На улице он остановил такси и попросил подвезти его в парк.