Опасная обочина
Шрифт:
— Как?
— Дратвой, — с напускной суровостью произнес инструктор. — По одному месту.
Пашка плохо представляла себе, что такое дратва, но конечный смысл подобного обучения был ей ясен.
— Бить женщину, — сказала она, и в ее голосе прозвучала нравоучительная нотка, — недостойно настоящего мужчины. Ты ведь настоящий мужчина, Баранчук?
— Я-то настоящий, — ничуть не сомневаясь, подтвердил Эдик, — потому-то при случае и навешаю.
Пока они так препирались, встречный МАЗ приблизился настолько, что его хозяину
— Позор, да и только, — с сочувствием произнесла Пашка.
— Ехай, — сказал Баранчук.
И снова в огромных колесах автомобиля, взметая снежную пыль, закрутилась маленькая пурга. Лежневка этой ночью всеми возможными цветами искрилась и полыхала, словно кто-то расколотил на ней в мелкие брызги несметное количество новогодних игрушек. Она сама бросалась под скаты МАЗа праздничной лентой и, дав полюбоваться собой, снова погружалась в темноту и холодную бесприютность долгой ночи, будто желая скрыть в ней только что возникшее волшебство и очарование. Но это на время… Потому что через четверть часа появились фары другой машины, и лежневка одаривала уже другого водителя причудливостью и праздничным блеском своего невесть откуда появившегося великолепия.
Лежневка…
Знаешь ли ты, что такое лежневка, читатель?
Нет-нет, пожалуйста, если не знаешь, то не нужно гадать и пожимать плечами, ища отгадку в корне «лежать». Это верно, но только отчасти.
Лежневка — это движение.
Лежневка — это скорость.
Лежневка — это яростно ревущие, пролетающие вихрем машины с грунтом для строящейся здесь железной дороги.
Лежневка — это прогресс.
Но… давай на минуту-другую отвлечемся от романтики, так пленяющей разгулявшееся воображение автора, и поговорим о грубой прозе жизни.
Итак, с чего бы начать?
Ну-у… скажем, с обыкновенного, известного всем, даже детям, слова «сезон».
Сезон…
Сезон — это сезон. У нас это слово, по вполне понятным причинам, ассоциируется иной раз с прилагательным «бархатный», напоминая о черноморских песчаных и галечных пляжах, где можно встретить прекрасную незнакомку. Или загорелого мужественного незнакомца с квадратными плечами и таким же подбородком. Кому — что…
Это — отпускной сезон…
Есть сезон сбора винограда. Или, скажем, других овощей.
В Индии, говорят, есть сезон дождей.
У охотников есть открытие своего сезона, и тогда в лесу на каждого одинокого зайца приходится по шесть спаренных стволов самого различного калибра.
У модниц… нет-нет, не будем выделять эту касту. Скажем так, у женщин и мужчин есть сезон
Словом, сезонов много. Поговорим лучше о нашем сезоне… Наш сезон особенный, потому что это — другой, совершенно другой сезон. Он состоит из трескучих морозов и штормовых ветров, ветров таких, где каждый лишний метр в секунду приравнивается к одному градусу мороза. И заметь, не вверх, а вниз. И не по какому-то там Фаренгейту, а по Цельсию.
Но зато этот сезон обладает счастливым свойством наглухо сковывать реки и небольшие болота, по площади равные Бельгии, Швейцарии и графству Люксембург, вместе взятым.
Это — хороший сезон.
Это — нужный сезон. Потому что благодаря ему можно построить лежневку — дорогу из бревен, и тогда здесь пройдут и люди, и машины, и тяжелая техника, и оборудование.
Однако, возвращаясь к прозе жизни, к той прозе жизни, где нет романтически искрящегося снега, а есть леденящий норд-ост, бревна, цифры и километры, следует сказать о еще одной особенности нашего сезона. Вернее, не об особенности, а, скорее, об идентичности его с другими: он преходящ, как и все иные сезоны, как и все на свете.
Вместе с нашим сезоном, точнее, с концом нашего распрекрасного сезона, кончится и лежневка. Дорогая государству лежневка. В прямом смысле. Так вот: эти деньги вместе с затраченным трудом, вместе с бревнами и скобами безвозвратно ухнут в болото, лишь только весна-красавица ступит своей лилейной ножкой на пробившийся из-под снега ягель.
И считай, что не было лежневки — буль-буль. Но она все-таки была и выполнила свою задачу, потому что неподалеку от того места, где она была, монолитом высится насыпь, на ней лежат рельсы, по рельсам грохочут поезда — с людьми, с грузами, и прочим, и прочим…
А теперь вернемся к романтике, читатель. Автор все же уверен, что в жизни место ей есть.
Итак, на чем мы остановились?
…Сверкающая драгоценными камнями дорога привела их к месту, залитому огнями прожекторов.
Это был карьер.
Паша довольно сносно вошла под стрелу, вернее, в радиус ее поворота, и, выскочив из кабины, рукой показала экскаваторщику, дескать, давай сыпь, не мешкай. Однако машинист экскаватора замешкался, поскольку это был Валера, а номер баранчуковского МАЗа 00–13 он знал. Баранчук из кабины дипломатично не вышел, хотя ему до смерти хотелось посмотреть на изумленную физиономию приятеля.
Валера сегодня работал вторую смену подряд, поскольку к его сменщику всего на один день прилетела жена. Бывает такое на трассе, хотя и редко. Валера ожидал увидеть за рулем этой холеной машины, естественно, сменщика Эдуарда, ну, на худой конец, другого водителя, по крайней мере мужского пола…
Он убрал обороты и, высунувшись из кабины, что есть мочи заорал вниз:
— Эй, Амазонка, это ты, что ли?
— Я! — закричала Пашка, сложив ладони рупором. — А тебе что, не нравится?