Опекун для юной девы
Шрифт:
— Аня, — он привстает на коленях, пытаясь дотянуться до нее. Хочет прижать ее к себе и утешить. Успокоить, утопив в ауре. Но простыня соскальзывает с его бедер, она видит, что он полностью обнажен.
— Нет! — Его вид оказывается последней каплей. Девочка в ужасе перескакивает на подоконник и бросается вниз, в распахнутое на ночь окно.
Он кидается следом. Но проклятая простыня не пускает, он запутывается, падает, теряет пару драгоценных секунд… И стремительно мчится следом за падающей девочкой, спеша нагнать ее, подхватывает уже у самой земли… на земле… Ему не хватило доли секунды. Десятка сантиметров… Он подхватил, но ее голова… Продолжив стремительное движение, она откидывается
— Аршез! Аршез, просыпайся! Это сон, это только сон, проснись! — она теребит его, тормошит, дергает. Он не хочет. Он слышит, но уже ничего не хочет. Это сон, а сейчас опять будет сон, и он уже даже знает, о чем. Так зачем ему перебираться из одного сна в другой? В этом хотя бы все уже кончилось.
Ее почти невесомая ладошка легко скользит по его щеке. Такая нежная, мягкая, живая.
— Арик, ну что ты? — в ее голосе уже растерянность. — Ты же мальчик, а мальчики не плачут, тем более большие. Они смелые, они ничего не боятся, — судя по тону, она начала рассказывать ему сказку. Как малышу, которого требуется успокоить. Как он ей все эти дни.
— Глупые они, если не боятся, — голос был сиплым-сиплым. Он все же заставил себя открыть глаза. Вгляделся в ее встревоженное лицо, спутанные со сна волосы, ночную рубашку с чуть смятыми рукавами. Втянул носом ее запах — сильный, яркий запах ее плоти и крови во всем многообразии его оттенков. И легкие нотки по самому краю — аромат ее постели, мыла, которым она умывалась перед сном, прохладу пустого коридора, через который она шла к нему. Почувствовал ее сонливость, отодвинутую на задний план ее тревогой за него.
— Ты зачем не спишь, ребенок? — поинтересовался с печальной улыбкой. Почти убежденный, что на этот раз все же проснулся. Почти. — Разве мама не говорила не бегать по ночам в спальни к малознакомым мужчинам?
— А тебе мама не говорила, что ты — свинья неблагодарная?! — тут же вспыхивает девочка, отпрядывая от его кровати. — Я думала, ты умираешь, ты так орал, что стекла звенели. Спасать тебя прибежала, а ты… моралью меня попрекаешь?!
— Да какая мораль? — он раздраженно садится. Уже собирается отбросить простыню и встать на ноги. Но в последний момент замирает. — Ты мне халат не подашь? Он в шкафу, с краю.
— Нафига тебе халат? — она все еще злится. — Ты и так, как русалка, волосами прикроешься.
— Боюсь, бедра они не прикроют. А неловко будет тебе.
Вновь краснея, она отскакивает к шкафу. Излишне резко распахивает дверцу, срывает с вешалки халат, кидает ему.
— Спасибо, — он начинает одеваться теми же резкими и рваными движениями.
— А ты, — она так и стоит лицом к шкафу, не смея обернуться, — действительно спишь совсем… — так и не выговорила, смутилась. — Или это ты просто меня пугаешь?
— Напротив, ребенок, из последних сил пытаюсь не испугать, — он невесело усмехнулся. — Но в своей спальне я тебя не ждал. И не жду. Потому что — да, я действительно сплю без одежды. А, кроме того, всех женщин, которых я когда-либо в этой спальне ждал, я ждал с единственной целью. Уж прости, не для разговора о садоводстве. Ты же не хочешь, чтоб я со сна перепутал тебя с одной из них? — и лишь выговорившись, почувствовал, как она закаменела. Да что ж он творит опять?!
— Прости, — его ладони опустились на дверцы шкафа справа и слева от девочки. Поймал. Теперь она никуда не бросится, он не даст. Не пустит. — Мне действительно снились жуткие сны, и вот результат: я сам говорю жуткие вещи и все время тебя пугаю, — его негромкий голос прозвучал возле самого уха, а полы его длинного
Осторожно вывел ее. Прочь, подальше от распахнутого окна. Довел — молчаливую, притихшую — до дверей ее спальни.
— Спокойной ночи, Анют. Еще раз прости. Мне правда жаль, что так вышло.
Он оставляет ее, направляясь в ванную.
— Аршез, — зовет она уже в спину.
Он оборачивается.
— А ты правда мог бы… — нервно сглатывает, — перепутать? Меня со своей… со своими… Вот просто схватить и…
— Ш-ш-ш, — Аршез возвращается, вновь легонько обнимает ее за плечи. — Вот дернуло меня за язык! Тебя мне уже ни с кем не перепутать, маленькая. Никогда. У нас ауры сцеплены, я тебя, как собственное дыхание, чувствую, — он поправляет прядь ее волос, скользит пальцами по ее волосам. — А вот о той дистанции, что так важна для тебя, и в самом деле могу и не вспомнить в первые секунды.
Вновь слышит ее нервный вздох.
— Ань, ну я ж не маньяк. Что я успею? Ну, на кровать повалю, поглажу излишне интимно, поцелую не в висок, а, скажем, в грудь…
Сон — та его часть, что еще не стала кошмаром — вспомнился неожиданно ярко. Он даже глаза прикрыл, чтоб она не прочла в них его желаний.
— Но ведь уже в следующий миг ты начнешь так орать и так колотить по мне всеми конечностями, что пострадавшим в любом случае останусь исключительно я, — он попробовал свести все к шутке. — И избитым, и оглохшим, и при своем интересе.
Почувствовал, что она оттаивает. Позволил себе улыбнуться.
— Я, конечно, люблю девочек, Анют, я этого не отрицаю. Но я не обижаю тех, кого я люблю. И ничего и никогда не делаю против их воли. Ни наяву, ни во сне, ни в бреду. Я опасаюсь смутить тебя невольно, маленькая. Но уж никак не обидеть, — он осторожно поцеловал ее в лобик. — Спи спокойно, ребенок. А в спальню мою все-таки не ходи.
Ушла. А он наконец уселся в ванной, позволяя потокам холодной воды литься себе на голову. Остужать. Отрезвлять. Успокаивать. Он откинул голову назад, ловя воду ртом. И пил, пил, пил большими судорожными глотками. Не сон. Все-таки уже не сон. Он проснулся. Его дева жива. Все хорошо.
Надолго ли?..
* * *
Аня металась по кровати с пылающими щеками и все никак не могла успокоиться. Сон не шел.
— Распутный, развратный, бесстыжий… хам! — бормотала она в подушку. И она еще умилялась прошлой ночью, что он халат не снял, когда с ней лег от кошмаров ее спасать. Да как бы он его снял, с его-то привычками?.. То есть он вчера обнимал ее, а у него под халатом… Черт, вот как самому-то не стыдно?..
Ну вот за что ей такое? И ведь хороший же парень. Ладно был бы гадом последним, было бы проще, а так… Он обезоруживает ее своей добротой, своей нежностью. Заботливый, предупредительный, идеальный. И она теряет голову, а у него, похоже, все инстинкты — в постель затащить, он, видно, и не знает, как с девушкой общаться, чтоб днем не лапать, а ночью не… Она раздраженно перевернулась на живот. «Всех, кого я к себе звал, я звал не для разговоров… Могу забыть о дистанции, что так важна для тебя… Со сна могу и перепутать». Маньяк! «Не маньяк» он, как же! Маньяк и есть. «Не ходи ко мне в спальню, не сдержусь». А еще ребенком ее кличет. «Ребенок то», «ребенок се». А сам только и думает, как бы этого ребенка… Или это он себе зарубки на мозг делает, мол, «ребенок, не трожь!»?