Операция без выстрела
Шрифт:
Богдан Иванович так разволновался, что, держа в руках платок, искал его по карманам. Слезы радости катились по его лицу. Потом он немного успокоился.
— Простите, Виктор Владимирович, вы сказали: «Когда-нибудь вернется…» Где же он? С ним что-то случилось?
— Ничего плохого.
— Почему же тогда…
— Есть вещи, о которых я не могу говорить. Поймите меня правильно. Так будет лучше и для вас с женой, и для Миколы.
Мамчур задумался, раскурил трубку, перевел на полковника
— Скажите, мы можем чем-нибудь помочь Миколе?
— Уже поздний час, Богдан Иванович. Вам надо идти к сестре. Заждалась она. Отдохните, а завтра опять встретимся. — Тарасюк поднялся, протянул Мамчуру руку. — Все, о чем мы говорили, пускай останется в этой комнате.
Метель утихла. Откуда-то тянуло дымком, а впереди, сколько хватало глаз, искрился в лунном сиянии снеговой простор. Молчал скованный прочным льдом Черемош.
Всю ночь Богдан Иванович пролежал, не смыкая глаз. Чего только не передумал. Вспоминал, как Микола сделал первый шаг, как упал, зацепившись за порог, как босиком вышел на подворье, как плакал, испугавшись гуся, как отправился в школу…
Только одного не мог вспомнить: когда и как Микола стал националистом. Помнит, Гафия плакала, просила не баловаться политикой. Ага, сначала вступил в ОУН Степан. Признался, что учитель, тот проклятый Ильчишин, втянул его в националистическую организацию. Так же случилось и с Миколой. В 1939-м оуновцы сбежали в Краков, и все вроде бы забылось. Потом началась война. Потекли слезы, полилась кровь. «Что, хотите отсидеться? Пускай другие отстаивают самостийную Украину? — орал Ильчишин, размахивая пистолетом. — Нет, не выйдет!» И сыновья ушли в лес, стали бандитами.
«Есть ли что страшнее укоров совести? — тихо причитал старый Мамчур. — Думал, оба хлопца погибли, напрасно потеряли жизнь. И вдруг: Микола живой! Вышел на свет божий, повинился. Ой, Микола, Микола, где ж ты теперь? Может, ходишь возле хаты и боишься заглянуть?»
Медленно исчезала в горах тоскливая ночь, наконец из-за вершин выглянуло солнце. «Если бы я мог помочь Миколе, — печалился отец, идя на встречу с полковником. — Не пожалел бы я своей жизни, только бы увидеть сына!»
Виктор Владимирович ждал гостя. Поздоровавшись, сказал:
— Ну и замешкалось утро! Вы небось еще и не завтракали. Так давайте попросим хозяина…
— Нет, нет! — возразил Мамчур. — Я не голодный.
— Не забывайте, что вы мой гость, — настаивал полковник. — Поэтому прошу не перечить.
Через несколько минут на покрытом скатертью столе исходила паром желтая копнушка мамалыги. Запахло шкварками, яичницей. Отрезав гостю ломоть брынзы, Тарасюк улыбнулся:
— Теперь и беседа потечет живее. Мы остановились вчера на том, чем вы
— Да, да, — подхватил Мамчур.
— К вам я пришел с просьбой от Миколы, — продолжал Виктор Владимирович. — Вы знаете, с подпольем почти покончено. И все-таки осталось несколько банд. Сын ваш тревожится, чтобы с вами чего не случилось. Оуновцы жестоки и коварны. Поэтому будет лучше, если вы на время смените жилье. Ваше решение в самое ближайшее время я передам Миколе. Как вы на это смотрите, Богдан Иванович?
— Не знаю, — заколебался Мамчур. — Мы уже старые люди, привыкли к родному гнезду. Да и силы не хватит за все браться сначала. Не так давно мы получили письмо от Марии, дочки. Она вышла замуж, живет на Черниговщине. Приглашает в гости и вообще предлагает переселиться к ним в село. Говорит, нас охотно примут в их колхоз. Что и говорить, — вздохнул Мамчур, — теперь всюду нужны рабочие руки. Если бы только сил побольше…
Его затуманенные грустью глаза повеселели. Богдан Иванович поднялся, налил себе и Тарасюку чаю.
— От вас, Виктор Владимирович, я узнал, что Микола живой, на вас все мои надежды. Сердцем чую: встретимся с сыном. Какое это будет утешение!
— Погодите, — перебил Тарасюк. — Про Миколу пока никому ни слова! Даже жене. Постепенно подготовьте ее к этой новости. Что передать от вас Миколе? Может, вы напишете ему? Писать умеете?
— Ходил когда-то в школу. Как теперь пишут, не знаю, да он разберет…
Богдан Иванович волновался, отодвигал начатый листочек бумаги и снова склонялся над столом.
«Сын мой, — шептали его губы, — к тебе пишет батько. Сделай, родной, все, чтобы скорей вернуться домой, до нас с мамой. Ты даже не представляешь, как извелась старая, поседела, когда бандиты сказали, что тебя уже нету. Теперь в селе тихо, и нам не хочется ехать к Марии. Она вышла замуж, живет под Черниговом. Сделай, родной, все, что надо. Будем думать про тебя. Верю, встретимся. Целую. Твой батько Богдан».
Теперь старый Мамчур был спокоен. Напряжение спало… Полковник прочитал протянутое письмо, сложил его, спрятал в карман.
— Я сказал все, что мог, — развел руками Тарасюк. — Считайте, что мы с вами сделали хорошее дело. Возвращайтесь домой и не забывайте о нашем договоре.
Утром Ильчишин вызвал к себе Ореха.
— Даю тебе, никудышник, еще три дня, — предупредил эмиссар радиста. — Три дня, не больше! Если рация не заговорит, ты у меня так запоешь, что в Мюнхене без наушников услышат.
Возражать было бесполезно. Орех снял крышку портативного приемника-передатчика и молча углубился в работу.