Опричник
Шрифт:
Глянул на Ваську и князя, Ростовского тянули по мокрому льду, как мешок с дерьмом. Васька делал это медленно, осторожно, в любой момент рискуя провалиться сам. Ко мне тоже осторожно подбирался один из опричников, Гришка Обух, один из тех, кто оставался на заречной стороне. Он даже не шёл шагом, а лёг на мокрый снег и пополз ко мне по-пластунски. Я понимал, что должен бы поползти навстречу, но не мог даже пошевелиться. Сил попросту не осталось.
Однако я быстро вспомнил, что после купания в ледяной воде нельзя оставаться без движения, иначе тебя ждёт переохлаждение
— Никита Степаныч, хватай! — крикнул мне Обух.
Окоченевшими пальцами это оказалось сделать очень непросто, но я всё же просунул руку и голову в петлю, и Гришка потащил меня по льду, а я помогал, слабо перебирая руками и ногами.
Я даже и не заметил, в какой момент мы оказались на берегу. Меня просто подхватили чьи-то руки, куда-то потащили, начали снимать с меня мокрую насквозь одежду. Завели в какую-то избу, посадили у печки, закутали. Я понемногу приходил в себя. Что там с князем — хрен его знает. С несчастным лодочником — тоже. Что с дядькой и опричниками, оставшимися на другом берегу — непонятно. Все эти вопросы ответа не имели, а спросить пока было не у кого, в избе я остался один. Отогревался.
Мысли приходили сплошь мрачные, неприятные. Хуже всего было осознавать, что я сейчас мог просто и бесславно погибнуть. Даже не в бою, а просто упав за борт и не сумев выплыть.
Холод пробирал до костей, я никак не мог согреться, даже при том, что сидел практически у самого огня. Сейчас бы в баньку, жарко натопленную, на верхнюю полку, да поддать пару… Хотя мне казалось, я и там не согреюсь, этот холод будет преследовать меня вечно.
В избу зашёл Никита Овчина, прикрыл дверь за собой, снял шапку. Я поднял на него тяжёлый взгляд.
— Там это… Остальные переправились… — доложил он.
— С князем что? — хрипло спросил я.
Он замялся, начал теребить шапку в руках.
— Помяли его малость… В сердцах… А то чего он? — сказал мой тёзка.
И правда. Чего это он.
— Не убили хоть? — спросил я.
— Не… — сказал Никита. — Хотя и хотелось.
Мне тоже. Но нельзя. Раз уж государь велел доставить его к нему, надо доставить. Главное, чтобы он дорогой не помер от воспаления лёгких. В эти времена можно было проще простого отъехать в мир иной от банальной простуды. Антибиотиков нет, противовирусных нет, даже банального парацетамола нет, сплошные народные средства.
Заболеть я действительно опасался. Боялся и раньше, а теперь, после этого купания, боялся вдвойне. А ведь тут, между прочим, не только простуда могла убить. При особом везении подцепить можно было что угодно, от банальной оспы, которой Никита Злобин, кстати, не болел, и до самой натуральной чумы. Я хоть и мыл руки, и ел-пил только из собственной посуды, и всячески старался себя обезопасить, всё равно на сто процентов застрахован не был.
— Я тебе сухое вот принёс, — сказал Никита.
— Спаси Христос, — поблагодарил я. — Если сапоги с шапкой мне
— Всё тут есть, — сказал он.
Чтобы скинуть с плеч толстое одеяло, понадобилось недюжинное волевое усилие. Но я встал, развязал принесённый узелок и оделся в сухое, простые тёмные штаны, чёрный подрясник с узкими рукавами и суконный кафтан. Шапка досталась вытертая, поношенная, чужая, но зато сапоги подошли идеально, как на меня сшиты.
Я подобрал свой пояс с саблей, всё ещё влажный, достал саблю из ножен, вытер тряпицей. Всё нужно будет чистить, и саблю, и пистолеты. Занятие на целый вечер. Когда опоясался, вновь посмотрел на Овчину.
— Лодочника-то достали? — спросил я.
Опричник вновь замялся.
— Да он вроде к той стороне уплыл…
— Ладно, — проворчал я. — Пошли, не будем время терять.
Я вышел на улицу, снова ощущая, как холод забирается под одежду, увидел опричников, ждущих только меня. Ко мне тут же бросился дядька.
— Никитка! Слава те, Христе! — выдохнул он.
Не представляю, что он чувствовал, видя, как на его глазах опрокидывается лодка со мной внутри. Да он бы сам первым в воду кинулся, чтобы меня спасти.
— Всё в порядке, дядька, — тихо сказал я, хлопая его по широкой спине. — Жив-здоров, подумаешь, искупался малость, ты же вот сам на Крещение в прорубь окунался…
Опричники все уже были готовы ехать, а вот наш арестованный князь сидел на земле с разбитым носом и заплывшей мордой. Отпинали его со всем усердием. Сушить его тоже никто не думал, так что он крупно дрожал, обняв себя за коленки, как малый ребёнок, и истекал водой. Под ним набралась уже порядочная такая лужа.
— Тоже его высушить надо, — сказал я. — Не то помрёт до того, как к государю доставим. Рубище хоть какое дайте ему.
Пара опричников брезгливо, будто купался князь не в Оке, а в выгребной яме, потащили его к избе. Окоченевший Ростовский не сопротивлялся.
— Думаю, лучше об этом не болтать лишний раз, — сказал я.
Опричники закивали, хотя я знал, что всё равно история разлетится по всей Москве, по дороге обрастая небывалыми подробностями, что Ростовского пытались вызволить вятские ушкуйники или речные пираты, а мы отбивались, стреляя из пушек.
Команда поддержки князя Ростовского, впрочем, не показывалась. Нас тут было в разы больше, и никакой лихой налёт не помог бы им вызволить своего патрона, хотя что-то мне подсказывало, что они держатся где-то поблизости, наблюдая из укрытия.
Постоялый двор мы покинули только через час, выехали большой кавалькадой, устремляясь на запад, к Москве. Опального князя, одетого в дырявое рубище из мешковины, привязали к седлу спиной вперёд, чтобы ему опять не взбрела в голову какая-нибудь глупость. А ведь мог ехать спокойно, со всем почётом, и даже пояс ему бы вернули.
И без того немаленькое лицо Семёна Васильевича распухло, как будто он сунул харю в пчелиный улей, глазки заплыли, разбитые губы напоминали лепёшки. Душу опричники отвели знатно, иначе и не скажешь. Ладно хоть не убили ненароком.