Опричник
Шрифт:
— Государь! Великий князь! Прости мя, грешнаго! — взмолился Ростовский при всём честном народе.
Москвичей на казнь собралось немало, пропускать такое зрелище не хотел никто. Всё-таки природного князя казнят, не татя безродного.
— По недомыслию своему, по скудоумию бежать хотел! Не ведал я, что творил, государь! — чуть не плакал Ростовский. — Каюсь, как есть, каюсь!
Один раз его уже помиловали, но второй такой ошибки царь делать не собирался. Взгляд у Иоанна оставался холодным и равнодушным. Прежде он прощал своих врагов, абсолютно по-христиански, подставляя другую щеку, но теперь, похоже,
Мне это нравилось гораздо больше, чем всепрощающий христианский государь, осыпающий милостями своих врагов в надежде их задобрить и скупой на награду для своих верных слуг. Когда выгоднее быть предателем, а не верным слугой, большинство всё-таки решится на клятвопреступление, особенно если знать, что наказания не последует.
Я наблюдал издалека, высокую честь находиться рядом с государем я, видимо, ещё не заслужил. Или местничеством не вышел. Но даже так можно было разглядеть выражение лица Иоанна. Митрополит, присутствующий на казни, что-то горячо шептал ему на ухо, но царь оставался равнодушен к его призывам и уговорам.
— Начинайте, — приказал он.
Толпа на всё это глядела, как на грандиозное развлечение. Я даже замечал снующих туда-сюда лоточников, торгующих калачами, пирожками и семечками. Была бы тут кукуруза — торговали бы поп-корном. В этот раз симпатии толпы пребывали на стороне царя, целиком и полностью. В предательстве Ростовского ни у кого сомнений не возникало. Тем более, что он сам во всём признался.
Глашатай начал громко зачитывать список прегрешений князя Ростовского и приговор боярского суда. Князь, в тщетных попытках выторговать себе жизнь, сдал абсолютно всех своих сообщников, так что у нас на руках теперь был целый реестр предателей, купленных Жигимонтом. С гнильцой орешек оказался, треснул даже не на дыбе, а когда его просто завели в тёмный и мрачный каземат, и царский кат показал ему арсенал своих инструментов.
Его, это, впрочем, не спасло. Разве что способ казни выбрали менее мучительный.
Протокол допроса мне, кстати, дали прочитать, как и список сообщников Ростовского. Имя князя Старицкого, к моему сожалению, в нём не фигурировало, хотя этот мерзавец наверняка тоже сносился с Сигизмундом, царём польским и литовским. Правда, в отличие от Ростовского, ему не нужно было сбегать, ему нужно было занять русский престол. Скорее всего, общались они совсем по другим каналам и на другом уровне.
Зато в списке упоминались родичи Ростовского. Катыревы, Хохолковы, Лобановы, Приимковы. Все как один князья, Рюриковичи, И я готов был поставить любые деньги на то, что вскоре нам придётся снова отправляться в путь, ловить упомянутых князей.
— … к смертной казни через отсечение головы! — громко продекламировал глашатай.
Князь мелко затрясся около плахи, смотреть на это было противно. Всё-таки потомок Рюрика, служилый человек, воеводой из года в год назначался, в походы военные ходил. К смерти должен испытывать презрение, смотреть ей в лицо смело и открыто, а не дрожать от ужаса. Тем более, что перед казнью ему дали причаститься и исповедаться. Сильвестр на казни вёл себя гораздо достойнее.
Помощники палача толкнули его на плаху,
Голова упала в корзину, тело почти сразу же обмякло. Палач достал голову из корзины, продемонстрировал царю, толпе, положил обратно. Я взглянул на Иоанна Васильевича, он оставался спокоен.
Я же глядел на то, как уносят обезглавленного князя, с удовлетворением. Так будет с каждым. Но потом.
На сегодня это была единственная казнь, царь ещё не дорос до массовых расстрелов. Но даже так москвичам хватило зрелища, обсуждать его будут ещё очень долго, и это, пожалуй, многих заставит задуматься, прежде чем принимать приглашения от литовских послов.
Народ начал расходиться, обсуждая, как покатилась голова Ростовского и как далеко брызнула кровь ровно с той же интонацией, с какой в будущем обсуждали платье выступившей певицы или какой ловкий гол забил нападающий. Царь со своей свитой отправился на церковную службу, отмаливать грех, и я в этот раз решил последовать за ним, встроившись в хвост длинной процессии.
Пошёл он в Успенский собор, где долго общался со священником наедине, а потом молился перед иконой. Я ждал, когда он закончит. Поставил за это время свечку, сам постоял и поразглядывал иконостас и роспись. Потом просто стоял и ждал у выхода.
Там меня царь и заметил.
— Никита! — сказал он. — Я как раз посылать за тобой думал. Давай за мной.
Я молча кивнул, снова присоединившись к свите.
После посещения церкви царь был не так мрачен, видимо, совесть его не глодала, как в прошлый раз. Оно и понятно, одно дело — священник, божий человек, твой бывший духовник и наставник, и совсем другое — опальный князь, прежде уже осужденный за измену.
Он прошёл в царский терем, свита по мере продвижения уменьшалась, пока не остался только я. Мы вошли в уже знакомый мне кабинет, маленький и тесный, где царь начал снимать шитую золотом ферязь.
— Сам уже, наверное, знаешь, зачем я тебя позвал, — сказал Иоанн.
— Догадываюсь, государь, — сказал я.
— В народе уже слух пошёл, о царских опричниках, — усмехнулся он. — Мол, жалости не знают.
— Клятвопреступники жалости и не заслуживают, — сказал я.
— Тоже верно, — кивнул царь. — Иудин грех, самый тяжкий… Но не о том я сказать тебе хотел.
Я промолчал, смиренно дожидаясь, когда царь изволит наконец посвятить меня в свои планы.
— Будьте покорны всякому человеческому начальству, для Господа, царю ли, как верховной власти, правителям ли, как от него посылаемым для наказания преступников, — процитировал Иоанн.
Он помолчал, задумчиво оглаживая бородку.
— И прочие услышат, и убоятся, и не станут впредь делать такое зло среди тебя, — процитировал он Ветхий Завет. — Так ведь, Никита?
— Так, государь, — сказал я.
— Как думаешь, убоятся теперь враги мои? — спросил он.
— На какое-то время да, — сказал я. — Но и то, не все. Однако же если знать будут, что всякого преступника наказание ждёт неизбежное, и кара не небесная, а земная, то дважды подумают, прежде чем умысел свой в жизнь претворять.