Оптинские были. Очерки и рассказы из истории Введенской Оптиной Пустыни
Шрифт:
Однако, живя в скитском «раю», о. Варсонофий чувствовал, что страшные времена совсем близко. Так, однажды (это было 5 июня 1909 года), он, просматривая какую-то книгу, подозвал о. Никона и, показывая ему одну из иллюстраций, спросил: «Что это?» Тот прочел подпись: «Развалины Колизея». «Да, заметьте, – сказал батюшка, – это театр, где язычники любовались на мучения христиан, где лилась рекою кровь христиан-мучеников. Ад тоже разрушен, но не уничтожен, и придет время, когда он даст себя знать.
Так и Колизей, быть может, скоро опять загремит, его возобновят. Попомните это мое слово. Вы доживете до этих времен… Тогда вы скажете: "Да, помню, все это мне говорил батюшка Варсонофий…" Это время на за
Отзвуки грозных событий, потрясавших страну, пробивались в беседах отца Варсонофия со своими духовными чадами – этом замечательном памятнике эпохи, дошедшем до нас благодаря любви этих чад к духовному слову своего наставника. Они вели записи где придется, даже по дороге из Скита в монастырь. По духу эти беседы во многом близки книгам С. А. Нилуса, вернее сказать – книги эти близки беседам оптинского старца, так как многое из них возникало при разговорах со старцем. Падение веры в обществе, «близ грядущий антихрист», политические страсти, замешанные на страстях человеческих, отчаяние безбожной души, а с другой стороны, – монашество и молитва как надежный оплот Православия, как небесная роса, спасающая от адского пламени, – вот их постоянные темы.
Еще раз отметим, что среди чад о. Варсонофия было много интеллигентов, учащейся молодежи, семинаристов, студентов Духовных Академий – их покоряла высокая культура батюшки и тонкость его душевного мира. Духовные вопросы он в своих беседах как бы иллюстрировал иногда примерами из литературы, цитируя по памяти стихи, приводя различные случаи из жизни писателей, художников, музыкантов. В «Беседах» (они изданы не раз) встречаются неожиданные переосмысления известнейших произведений с духовной точки зрения на них. Старец, например, считал, что в стихотворении Лермонтова «Молитва» («В минуту жизни трудную…») речь идет о Иисусовой молитве. Отсюда – естественный переход в беседе к рассказу о Иисусовой молитве. Есть у старца и стихотворение «Молитва Иисусова» (о. Варсонофий писал стихи не только в миру, но и в Скиту), напечатанное в духовном журнале «Душеполезное чтение» под псевдонимом «Странник». О. Варсонофий говорил об этом стихотворении о. Никону: «Здесь нет ничего сочиненного, все это вылилось у меня из сердца». В 1908 году о. Никон переписал это стихотворение в свой дневник, сопроводив его такой оценкой: «Мне нравится его глубина, сила; мне нравится оно потому, что оно есть поученье… Это самое верное, истинное воззрение на молитвенный подвиг».
Нередко, как истинный духовный поэт, старец Варсонофий обращал внимание своих учеников на красоту сотворенного Богом мира природы. «Красота была нарушена грехом первых людей, – говорил он. – Воспоминание об этой первой красоте питает великие произведения искусства, несущие в себе скорбь по утраченной гармонии. Нигде эта скорбь, растворенная, впрочем, утешением, не выражается так сильно, как в наших церковных песнопениях и молитвах».
Как-то вечером, стоя перед окном келлии, батюшка сказал присутствовавшему здесь о. Никону, указывая на луну, светившую сквозь ветки деревьев:
– Смотрите, какая картина! Это осталось нам в утешение… Недаром сказал пророк Давид: «Возвеселил мя еси в творении Твоем»… «Возвеселил мя», – говорит он, хотя это только намек на ту дивную, недомыслимую красоту, которая была создана первоначально. Мы не знаем, какая тогда была луна, какое солнце, какой свет… Все это изменилось по падении. Изменились и видимый и невидимый мир.
О. Варсонофий обладал удивительной полнотой любви к Богу и к Его творению, ко всему, что Он
В. П. Быков, автор книги «Тихие приюты для страдающей души» (1913 года издания), посещал Оптину был и у старца Варсонофия. «О. Варсонофий, – писал он, – был человек высокой богословской начитанности. По внешнему виду он очень напоминал одного из Евангелистов… Лицо его носило отражение великой думы, высокой воли, недюжинного ума, глубокого чувства и безгранично сильной веры. Но, что особенно поражало и приближало к нему, – это его глаза. В них таился какой-то глубокий, проникновенный свет. Стоило только раз попасть под взгляд о. Варсонофия, чтобы почувствовать на себе всю чистоту и боговдохновенность этого человека».
Душа старца устремлялась к небу но его здоровье, и всегда слабое, к началу 1910 года сильно пошатнулось. Он часто терпел недомогания, а 10 июля слег после всенощного бдения в сильном жару. Утром пришел оптинский врач иеромонах Пантелеймон. Больному стало совсем плохо, у него появилось такое чувство, что он умрет. Пришли настоятель монастыря архимандрит Ксенофонт и с ним отцы Феодосии и Нектарий. «Отец Феодосии, – вспоминал старец, – говорил, что замечал у меня уже недели три опухоль на лице, и поэтому сразу предложил мне схиму… Я сказал: "Да будет воля Божия, ибо страшно отказываться от схимы. Схима дает прощение всех грехов". Отец Феодосии сказал: "Кто может ручаться, что вы останетесь живы эту ночь?" – Старец Иосиф дал свое благословение. Вечером этого дня, 11 июля 1910 года, о. Варсонофий был пострижен в схиму и, когда все было окончено, сказал: «Теперь должна начаться другая жизнь». Дня через два или три он поднялся с одра болезни. «Схима – это край: или смерть, или выздоровление, – говорил он, – я чувствую, схима меня подняла. Мне надлежало умереть, но дана отсрочка». Это пострижение о. Варсонофия было тайным. Схимническое имя его осталось неизвестным.
В начале ноября 1910 года в Оптиной Пустыни была получена телеграмма со станции Астапово, что близ Москвы, по Рязанско-Уральской железной дороге. Лев Толстой, заболевший в пути после посещения Оптиной и Шамордина, вынужденный сойти с поезда, призывал к себе старца Иосифа. Толстой, как известно, был 22 февраля 1901 года отлучен Св. Синодом от Церкви за хулы на нее и за свое лжеучение. 28 октября 1910 года Толстой бежал из Ясной Поляны… В Оптиной, на запрос настоятеля, была получена и телеграмма из Синода, где разрешалось вместо болящего старца Иосифа (который, впрочем, намеревался, несмотря на болезнь, ехать) командировать игумена Варсонофия. С ним поехал о. Пантелеймон, врач. О. Варсонофий не верил, что Толстой покается, но его телеграмма – как бы предсмертный крик отчаяния – вселяла некоторую надежду… Нужна была беседа с ним, исповедь… По правилам Православной Церкви, Толстой должен был бы предать анафеме свое богохульное лжеучение. И вот старец в Астапове, но родственники Толстого даже не пустили его в дом.
С тяжелым чувством вернулся о. Варсонофий в Оптину Погибла душа… «О. Варсонофию, – вспоминал современник, – всегда было трудно рассказывать об этом, он очень волновался». И. А. Бунин в своей книге «Освобождение Толстого» задает себе вопрос: «Что было бы, если бы Александра Львовна допустила его к отцу?» – и отвечает: «Можно предположить примирение с Церковью». Но вот И. М. Концевич в книге «Истоки душевной катастрофы Толстого» замечает: «Не промыслительно ли не состоялась встреча, так как истинного покаяния и не последовало бы?»