Оранжерейный цветок
Шрифт:
— Райк, — начинает говорить она.
Так часто, что мне приходится снова закрыть ей рот рукой. Она покачивает бедрами вверх при каждом моем толчке вниз, создавая трение и дополнительную глубину, которая ослепляет меня адреналином. Я опираюсь предплечьем рядом с её головой, моё тело ростом метр восемьдесят три нависает над её маленькой фигурой.
Её глаза устремлены на меня, пока я вхожу в неё, увеличивая темп. Её бедра не успевают за мной. Её ноги обхватывают мою талию. Она достаточно гибкая, и я закидываю одну из её ног себе на плечо, при этом моя грудь оказывается рядом с её.
Она
— Дыши носом, — грубо говорю я, инстинктивно ускоряя каждый толчок.
Я не хочу, чтобы она потеряла сознание.
Наконец она выдыхает, и её взгляд возвращается к моему. Я медлю секунду, но вижу, что она близка к финишу. Всё её тело напряжено подо мной, глаза грозят закатиться в любой момент. Я вхожу в неё быстрыми толчками, тонкий слой пота покрывает мою кожу. Блять.
Блять.
Она такая тугая.
Я не могу замедлиться, даже если бы захотел.
Мои разошедшиеся губы касаются её лба, и я двигаюсь, пока её тело не прижимается к моему, пока её голова не откидывается назад, а глаза не закрываются. Её стоны прорываются сквозь мою руку, но это тихие крики, которые могу услышать только я. И они чертовски прекрасны.
Я хриплю, заставляя себя не кончать. Я убираю руку и поднимаю её за руки.
— Райк, — говорит она, её напряженные мышцы размякли и растаяли после оргазма.
Её взгляд падает на мою эрекцию, и она хмурится.
— Быстро переведи дыхание, милая.
Я сажаю её себе на колени, её спина прижимается к моей груди, и я обхватываю свой член, легко проскальзывая в неё. Она ахает, видя, как я двигаюсь внутри неё вверх и вниз.
Я посасываю её шею, приподнимая свой таз вверх в неё в глубоком, пульсирующем ритме. Я массирую её грудь, мой палец проводит по её затвердевшему соску.
Она прислоняется ко мне и сжимает мои волосы, позволяя мне трахать её так, как она этого заслуживает. С вниманием и такой любовью. Проходят долгие минуты, и я понимаю, что могу возбуждать её часами. Я могу заставлять её кончать до тех пор, пока изнеможение не закроет ей глаза, но я хочу, чтобы после этого она была в сознании. Когда она сжимается вокруг моего члена, я сосредотачиваюсь на её теле в моих объятиях, на мне глубоко внутри неё и на её негромких звуках.
Я сильно толкаюсь вверх и кончаю вместе с ней, белые огни вспыхивают в моих глазах, голова кружится. Я выдыхаю пару раз, прежде чем выскользнуть из неё. Я осторожно укладываю её на спальный мешок, а сам ложусь рядом с Дэйзи, моё тело в спокойствии с её телом. Фонарик качается над нами, как маятник.
Наконец-то, блять.
Ничто и никогда не могло сравниться с этим.
Она целует меня, прежде чем я успеваю что-то сказать. Я улыбаюсь и целую её в ответ. Затем я прижимаю ладонь к её лицу, мои ноги, как магнитом, находят её гладкие ноги, снова спутываясь.
— Лучше, чем шоколад? — шепчу я.
Она дышит так, словно я устроил ей марафон, а не пробежку.
—
Я провожу пальцами по её щеке.
— Да? — улыбаюсь я. — Ты наконец-то нашла лигу, в которой должна играть, Дэйз.
— Мне здесь нравится, — шепчет она. — В лиге, которая лучше, чем шоколадная лига, — она обхватывает меня руками, и я прижимаюсь губами к её голове. — Как долго, по-твоему, это продлится?
Её голос становится серьезным, в него закрадывается страх. Теперь, когда мы переспали, мы можем потерять гораздо больше, если кто-то разлучит нас.
— Столько, сколько мы захотим, — говорю я ей. — Я готов сражаться за тебя, Дэйз. Ты просто должна позволить мне.
Она не может беспокоиться об оскорбленных чувствах. В конце концов, мы расстроим людей, но если они любят нас, если они хотят, чтобы мы были счастливы, они примут это.
— Даже с твоим братом? — шепчет она, её глаза закрываются, и она потихоньку начинает засыпать.
— Даже с ним, — вздыхаю я, наблюдая за ней.
Как долго это продлится, я не знаю. Я сажусь и выключаю фонарик. Я открываю одно окошко, выходящее на лес, и луна заливает нашу палатку безмятежным светом. Я ложусь обратно, не закрывая глаз. Она погружается в мирную дрему.
А я не сплю и вспоминаю, что у нас с ней было и чего я ещё хочу.
Один день может изменить всё.
Поэтому я не теряю надежды, что однажды мы доберемся до него.
Проходит примерно час, прежде чем она просыпается, не в силах заснуть. Заметив, что я не сплю, она перекатывается на моё тело и снова проводит пальцами по черным чернильным линиям моей татуировки. Я слышу слабый звук сверчков за пределами нашей палатки.
Её палец прослеживает чернильную цепь на моем боку, обвивающую ноги феникса.
— Я якорь? — спрашивает она, проводя пальцем по татуировке на моей талии.
Мои глаза темнеют.
— Почему ты так думаешь?
— Ты так и не сказал мне, что означает эта татуировка, когда делал её.
Она была со мной почти каждый раз, когда я ходил в тату-салон, чтобы набить новую часть рисунка. Лишь пару раз она спросила, что она значит. Я бросал на неё взгляд, и она переставала задавать вопросы. Я не думал, что она сделает такой вывод. Не тогда, и уж точно не сейчас.
— Я тяготила тебя последние пару лет, — уточнила она, оторвавшись от моего мрачного взгляда. — Я просто подумала...
— Я гребаный якорь, — неожиданно говорю я ей.
— Что?
Её брови хмурятся.
Я знаю, что должен дать ей полное объяснение. Я едва могу встретиться с ней глазами.
— Когда мне было семнадцать, мой отец пришел на одну из моих собраний по легкой атлетике. Он старался присутствовать на как можно большем количестве моих соревнований.
Я смотрю на верх палатки, вспоминая летнюю майскую жару. Джонатан Хэйл на трибунах, в костюме, кивает мне, пока я встречаю его острый взгляд. Он улыбается. Неподдельная гордость.