Ораторское искусство в древнем Риме
Шрифт:
Весьма возможно, что философ оказал влияние на Квинтилиана в этическом плане [117] . Его стоический образовательный идеал — совершенный философ, гармонично сочетающий жизнь созерцательную и жизнь деятельную («Нравственные письма к Луцилию», 34, 3–4), — несомненно в чем-то перекликается с концепцией идеального оратора Квинтилиана,
Сам себя Квинтилиан ни к какой школе не относит, напротив, он решительно отвергает приверженность к какому-то определенному учению или какому-то одному авторитету (I, вв. 11; III, 1, 22; XII, 2, 26). Источники его разнородны и многочисленны; иногда он говорит о них открыто, цитируя Аристотеля, Цельса, Платона, Гермагора, Корнифиция, Феодора Гадарского, или предпочитает использовать их без оговорок. В его учении о технике аргументации видно влияние Аристотеля; у Аристотеля же Квинтилиан заимствует советы по словесному выражению и разделение ораторского искусства на три рода (совещательное, судебное, торжественное). Учение о статусах (виды судебных казусов и мотивов)
117
См.: Appel В. Das Bildung und Erziehungs Ideal Quintilians nach der Institutio oratoria. Diss. Donauworth, 1914, S. 44. А. Гвин (Gwynn А. Указ. соч., с. 235) также отмечает, что Квинтилиан тяготел больше к Сенеке, чем к Цицерону, и указывает следы влияния стоического философа на ритора.
И все же влияние на него стоической школы было, бесспорно, наиболее значительным. Для стоиков риторика является наукой, которая вместе с диалектикой составляет логическую часть философии. Отсюда концепция совершенного оратора: только истинный мудрец может считаться красноречивым оратором; и определение оратора как «достойного мужа, искусного в речах», воспринятое у Катона Старшего. Вдохновлена идеями стоиков его теория языка (ясность, уравновешенность, адаптация стиля к обстоятельствам); согласуются с теорией стоиков вопросы грамматики, этики, педагогики, психологии, физики; заимствованы из стоической традиции темы контроверсий о нравственности, добре и зле; идея провиденциального управления миром также стоического происхождения [118] .
118
О преобладающем влиянии на Квинтилиана стоической традиции и о научных основах его теории см. капитальный труд Ж. Кузена: Cousin J. Etudes sur Quintilien. Paris, 1936, p. 739 sq.
В некотором роде Квинтилиан близок софистам V–IV вв., которые цель ораторского искусства видели в подготовке учащегося к практической деятельности. Искусство речи предполагает разнообразие знаний: этических, психологических, политических, физических; это искусство спорить, искусство убеждать, искусство нравиться. Чтобы научить убедительности, было два средства: диалектика (искусство рассуждать) и риторика (искусство говорить). Таким образом, их идеал — единство философии и риторики. Квинтилиан не отклоняется от этой софистической концепции риторики, но видит в риторике науку в такой же степени моральную, как и техническую: совершенный оратор должен прежде всего обладать высокими моральными достоинствами. Можно, пожалуй, сказать, что в трактате Квинтилиана эклектически соединились элементы разнородных философских теорий и научных систем. Однако этот его эклектизм был особого рода: он был не простым подражанием учению стоиков, Аристотеля или Цицерона, а критической и даже оригинальной разработкой заимствованного. Квинтилиан чужд всякого догматизма. В своей теории подражания, развитой в X книге, он отвергает категорические правила и педантическую точность в определениях и классификациях. И сам, оставаясь верным своему принципу — не следовать слепо какому-то одному образцу или одной школе (X, 2, 23), не рассматривает почерпнутые правила как абсолютные и непреложные истины, но принимает за основу, которая постоянно модифицируется. «Заключайся риторика в одном кратком правиле — ничего бы не было легче и мельче. Но многое в ней меняется в зависимости от рода дел, времени, случая, необходимости. Стало быть, для оратора главное — здравый смысл, чтобы применяться к самым разным обстоятельствам» (II, 13, 2), и дальше: «Две заботы есть у оратора в любых делах: что уместно и что полезно. Полезно же, а иногда и уместно то и дело что-нибудь менять в установленном традиционном порядке» (там же, 8). Квинтилиан не просто навлекает из традиции все самое ценное и лучшее, но считает возможным переосмыслить, переоценить заимствованное, внести свои поправки и дополнения в отдельные теоретические положения, сознавая закономерность изменений, обусловленных временем и обстоятельствами, с которыми должен сообразовываться здравый ум (VII, 1, 2–31).
Квинтилиан изучил (конечно, нередко лишь из вторых рук) бесчисленное множество авторитетов, начиная с Эмпедокла и кончая Плинием Старшим и его современниками. Излагая теории своих предшественников, он в спорных местах сопоставляет их взгляды и мнения, а иногда высказывает и свою точку зрения на исследуемый предмет: «Ведь я не предан никакой школе, не проникнут, так сказать, никаким благоговением. Мне хотелось только предоставить читателям выбирать, что они пожелают из многих мнений, собранных в одном сочинении» (III, 1, 22). И ему нельзя отказать в определенной доле самостоятельности в подходе к теории ораторского искусства. В своих классификациях он ищет связей с практической деятельностью адвоката, и в частности со своей собственной, с человеческими чувствами и потребностями, оживляет свои наблюдения сравнениями, взятыми из разных областей науки, культуры, быта. Преподаватель риторики, он стремится приспособить свои замечания к современным читателям, к тенденциям своего времени.
Многое заимствуя из риторических сочинений Цицерона, Квинтилиан не ограничивается бездумным подражанием. Например, в разделе о расположении (IX, 4, 2)
Свою задачу Квинтилиан видит не только в том, чтобы изложить правила риторики, но и в том, чтобы научить обилию и силе красноречия. Потому что, говорит он, в результате стремления к чрезмерной простоте руководства по риторике дают одни только голые правила, которые «ослабляют и истребляют все, что ни есть благородного в речи, весь сок ума впитывают и обнажают кости, которые должны связываться одна с другой жилами и прикрываться телом» (I, вв. 24). Излагая, например, учение о частях речи, восходящее к Цицерону и «Риторике для Геренния», Квинтилиан поясняет цель каждой из частей и иллюстрирует примерами из речей Цицерона. Рассмотрение качеств одной из главных частей — narratio у него весьма своеобразно и более тщательно разработано, чем в традиционной риторике (IV, 2, 1–132). По Квинтилиану, факты, представленные в повествовании в пользу обвинителя или, напротив, в благоприятном свете для обвиняемого, совсем не обязательно должны быть сгруппированы, чтобы иметь большую силу. Квинтилиан вспоминает, что в делах, которые он вел вместе с другими адвокатами, ему доверяли предпочтительно narratio (повествование) и что он никогда не колебался в делении ее и расположении в различных частях своей защиты, если находил это полезным, также как это делал и Цицерон (IV, 2, 86).
Он говорит о преобладающей роли в заключительной части речи (peroratio) патетики (VI, 1, 25–27; XI, 3, 44; ср. «Об ораторе», III, 6, 224), об использовании в этой части прозопопеи (I, 8, 3; ср. «Об ораторе», II, 59, 241), о том, что оратору необходимо не только уметь драматизировать свою речь, воссоздавать личность обвиняемого и картину событий, но и самому разделять эмоции, которые он намерен вызвать у слушателей. Для этого нужно вчувствоваться в роль, поставить себя на место своего подзащитного, представить себе его вид, голос, характер, чувства. Только тогда, находясь во власти определенных эмоций, оратор сможет с правдоподобием выразить подобные же чувства защищаемой им личности и внушить их слушателям (VI, 2; ср. «Об ораторе», II, 185–204). Квинтилиан подчеркивает, что все это он постиг из своего собственного адвокатского опыта (VI, 2, 36), и, таким образом, делает это волнение правилом ораторского искусства.
Изучение стиля у Квинтилиана не является чисто словесным формализмом, хотя известная дань ему и отдана. Рассматривая, например, фигуры речи, он не ограничивается простым перечнем и определением их, но сопровождает их кратким примечанием и пояснением. В разделе об антитезе он, например, говорит: «Горгий не хранил в этом никакой меры, да и Исократ в молодости своей довольно часто прибегал к этому средству; сам Цицерон любил играть подобными мелочами, но, соблюдая меру, умел эти слабые красоты возвышать силою мысли» (IX, 3, 74). Он указывает правила, случаи и цели употребления фигур. В разделе о сентенциях, например, говорит, что сначала термин этот (sententia) применялся к афоризму и употреблялся изредка, потом стал применятся к какому-то спорному положению, особенно в конце периода. Он отмечает особенное увлечение сентенцией у риторов времени империи. Теперь, говорит он, сентенции расточаются без меры и поражают слух выразительной клаузулой, ибо риторы жаждут только аплодисментов, стремятся развлечь слушателей и произвести впечатление.
Так, вместо ритмических периодов Цицерона появились изобретательные сентенции (VIII, 5, 2–3, 14). Меткую характеристику этого приема и цели его мы находим в XII, 10, 48: «Они как бы ударяют по сердцу, сразу сильно возбуждают, по своей краткости быстро запоминаются, а благодаря получаемому от них удовольствию действуют убеждающе». И здесь Квинтилиан, не изменяя своему принципу меры, предостерегает будущего оратора от слишком частого и явно несообразного употребления сентенций (VII, 5, 7). С большой охотой Квинтилиан иллюстрирует различные стилистические фигуры (аллегорию, персонификацию и др.) примерами Цицерона, Сенеки, Вергилия, Горация, Овидия и др.; он говорит о назначении метафоры, синекдохи, гиперболы, пытается обосновать использование фигур и анализировать эмоции, которые они призваны возбудить (IX, 2–3). И это придает изложению особенную живость и наглядность.
В зависимости от своей концепции риторики и от признания ее единственным истинным занятием, Квинтилиан уделяет ей преимущественное внимание, детальнейшим образом излагая всю систему ее изучения. Цицерон, по сравнению с ним, более бегло рассматривает традиционные теории о частях речи и о пяти разделах красноречия. Изложение теории риторики занимает в трактате Квинтилиана три четверти всего его объема, соответственно первостепенной роли, отводимой ей в образовании оратора. Как бы оправдываясь в этом, Квинтилиан говорит, что Цицерон в своем сочинении о риторике [119] опустил ряд нужных подробностей по вопросам техники красноречия, и поэтому он счел необходимым восполнить это, собрав в одно целое мнения многих писателей и высказав свое собственное.
119
Имеется в виду юношеское произведение Цицерона по риторике «О нахождении материала».