Ораторское искусство в древнем Риме

Стрельникова Инна Петровна

Позднее, спустя год после произнесения, Плиний, ревностно пекущийся о своей литературной славе, пересмотрел речь, исправил ее, литературно обработал и значительно расширил (п. III, 13 и 18) [131] , в таком виде она и была издана. Так первоначально короткая благодарственная речь после пересмотра и стилистической обработки стала пространным энкомием и по тону и по форме.

На основании тщательного изучения текста панегирика Плиния и сопоставления его с другими сочинениями подобного рода И. Меск [132] пришел к выводу, что в основе речи лежит схема традиционного энкомия, модифицированная применительно к обстоятельствам. Как и подобает панегирику, вся речь, написанная высокопарным торжественным стилем, представляет собой восторженное и неумеренное славословие Траяну и всей его деятельности. Видя в этом свою цель, Плиний

усердно подчеркивает «верность» императора республиканским традициям, законам и обычаям. Как представитель высшего аристократического общества Плиний, впитавший его идеологию, преклонялся перед республиканской стариной и верил в возможность возрождения старых традиций при Траяне. Это преклонение было и своего рода данью моде и вкусам литературно-образованной публики. Не случайно Плиний уподобляет Траяна древним героям: Фабрицию, Сципиону, Бруту, Камиллу. «Всем видно, что статуи Цезаря сделаны из такого же материала, как и статуи Брутов и Камиллов. Да и причины тому не различны. Те герои отражали от стен города царей или побеждавших нас врагов; ты же не допускаешь и отстраняешь самовластие и все другое, что порождает порабощение, и занимаешь место принцепса, чтобы не освобождать места для тирана» (гл. 55; ср. 13, 57). Не случайно и уснащение всей речи традиционно-республиканскими выражениями: patres conscripti, consules, cives, populus Romanus и т. п.

131

М. Дюрри во вступительной статье к переводу «Панегирика» говорит, что текст речи после обработки стал в 3–4 раза длиннее первоначального варианта (Durry М. Pline le Jeune. V. 4. Paris, 1947, p. 87).

132

И. Меск убежден, что речь была полностью пересмотрена в тоне энкомия. См.: Mesk I. Die Uberarbeitung des Plinianischen Panegyricus. — WS, 34, 1911, S. 237–260.

Образ мыслей Плиния ясно выявляется в главах 58–76, где дается только положительная оценка нового правительственного режима Траяна, картина «возрожденной» республиканской конституции, где Траян видится консулом времен республики — «справедливейшим, гуманнейшим терпеливейшим» (гл. 59), который служит наилучшим примером для подражания. Траян представлен монархом, следующим республиканским традициям, восстановившим внешний мир и внутренний порядок в стране («он водворил мир на форуме, как перед этим — в военных лагерях» — гл. 34); он восхваляется за прекращение системы доносов, морально разлагавшей общество при Домициане, за справедливую расправу с доносчиками (гл. 34–35). Плиний одобряет экономическую политику Траяна, его заботу об управлении провинциями, его щедрость в отношении римских граждан (гл. 42), его финансовые мероприятия — отмену налогов на наследство, учреждение алиментарного фонда для пяти тысяч детей малоимущих и сирот (гл. 27–28). Он описывает «гуманное» правление Траяна, воздавая ему за мнимое «восстановление» исконных республиканских обычаев (гл. 41–50, 61–80), в плену у своих иллюзий не понимая, что социально-историческая обстановка империи не оставляла места никаким республиканским традициям и учреждениям — хотя внешне прежние формальности и соблюдались, — что выборность консулов сменилась их назначением, что Траян по сути дела не изменил ни налоговой системы, ни системы управления провинциями и что установления прежних императоров оставались в силе. Правда, в письме III, 20 Плиний говорит: «Все теперь зависит от произволения одного человека, который ради общей пользы один принял на себя заботы и труды всех», — признавая тем самым, что власть Траяна никак не связана с древнеримскими традициями.

Несмотря на оговорку, что в речи своей он далек от всякого подобия лести Траяну, Плиний всячески старается идеализировать его, представить только как положительный, наделенный самыми лучшими качествами образ. Он превозносит и методы его управления, и его деятельность по улучшению транспорта, общественного строительства, торговли, и его добросовестное исполнение обязанностей консула, его уважительное отношение к сенаторам, солдатам, друзьям. Внимание Плиния привлекают даже мелкие детали поведения Траяна, которые он возвышает, о которых говорит с явным преувеличением. «Что произошло при твоем управлении такого, что должен был бы обойти молчанием какой-нибудь оратор? Был ли какой-нибудь факт или момент, за которые тебя не следовало бы благодарить или хвалить?» — патетически вопрошает он (гл. 56).

Главный акцент делается на том, что Траян не тиран, а человек и гражданин. «Мы говорим не о тиране, но о гражданине, не о властелине, но об отце» (non enim de tyranno sed de cive, non de domino sed de parente loquimur — гл. 2; ср. 43), — решительно заявляет он, используя свой обычный прием антитезы. Траян и «отец всех людей» (publicus parens — гл. 57), и «отец отечества» (pater patriae — гл. 21, 87), по праву награжденный сенатом титулом optimus (гл. 2, 88); он чтит добро и ненавидит

зло (гл. 44–45, 48), он уподобляется «самим бессмертным небожителям» (гл. 1) и именуется даже «наместником самого бога на земле» (гл. 80). К тому же он и прекрасный оратор. «Сколько веса в его суждениях, сколько неподдельной правдивости в его словах, сколько убедительности в голосе, сколько выразительности в лице, во взгляде, в манере держать себя, в жестах, во всех телодвижениях» (гл. 67), — восхищается Плиний, усиливая характеристику приемом повтора. В главе 80 он отмечает мягкость и вместе строгость, мудрую снисходительность Траяна в судебных разбирательствах. Антитезой выражено в главе 65 соблюдение им законности: «Не принцепс выше законов, а законы выше принцепса» (non est princeps super leges, sed leges super principem).

Образ построен с расчетом вызвать восхищение нравственным и физическим обликом Траяна. Отсюда гиперболизированное изображение его достоинств. Ему даже приписываются черты сказочного героя, как, например, в главе 51 с помощью тропа представлено строительство Траяном общественных сооружений, которые «вырастают с непонятной быстротой» (occulta celeritate properantur), так что кажется, что они не воздвигаются, а как бы преображаются.

Желая резче выделить положительный образ Траяна, Плиний использовал прием прямого противопоставления его отрицательному образу ненавистного ему Домициана. Такой контрастный синкрисис был одним из главных приемов традиционного энкомия, и Плиний, по-видимому, его заимствовал. Вся его речь построена на полярном противопоставлении «наилучшего» правителя — «наихудшему» (optimus — pessimus, гл. 92, 95). Гуманное и либеральное, в глазах Плиния, правление Траяна противопоставляется жестокому произволу правления «коварнейшего» (insidiosissimus — гл. 95) Домициана, «гонителя и палача всех добропорядочных людей» (гл. 90). Первый осыпается нескончаемыми и преувеличенными похвалами, второй — поношениями. Высокомерию, грубости, трусливости Домициана подчеркнуто противостоят скромность, добросердечие, храбрость Траяна.

Для частого сравнения этих двух императоров Плиний приводит такое основание-сентенцию: «все можно восхвалить по достоинству только через какое-нибудь сравнение» (гл. 53). Он постоянно сравнивает и противопоставляет то, что было «раньше» и что стало «теперь» (aliquando… nunc; antea… nunc, ad hue… nunc — гл. 54, 33, 46, 66 и др.). «Разве совсем недавно не приносили человеку величайшую опасность такие соображения государя: «О, этого человека хвалит сенат, он приятен сенату?» Принцепс ненавидел всякого, кого мы любили, но и мы ненавидели его любимцев! Теперь же самые достойные люди соревнуются в том, чтобы заслужить любовь как принцепса, так и сената» (гл. 62).

Страницы о Домициане, прямом антиподе Траяна, выдержаны в панегирике преимущественно в негодующе-обличительном тоне.

Колоритна фигура Домициана в главе 82, где он, во время плавания по Рейну, из-за боязни воды и гребцов приказал привязать свой корабль к другому: «Позорное это было зрелище, когда повелитель римского народа следовал за другим судном, подчинялся другому кормчему, точно корабль его был захвачен неприятелем. Не остались чуждыми этому безобразию и реки: даже Дунай и Рейн тешились тем, что на их волнах видно было такое посрамление римского имени».

Сравнение и персонификация помогают здесь Плинию создать живую картину недостойного поведения принцепса, почти комическая трусость которого к тому же усугубляется контрастным противоположением ей храбрости Траяна, который «то подсаживается к рулю, то состязается с сильнейшими из своих спутников в рассекании волн, или в борьбе с бушующим ветром, или в том, чтобы, напирая на весла, преодолеть высокие морские валы» (гл. 81).

В главе 71 антитетически сравнивается отношение Траяна и Домициана к членам сената: первый открытыми объятиями приветствовал назначенного на должность кандидата, второй лишь нехотя и не вставая с кресла протягивал руку, «ставя себе это в большую заслугу». Как видим, Плиний располагает факты так, чтобы сопоставить двух императоров и посредством сравнения оценить их.

За всеми традиционно-риторическими и преувеличенными восхвалениями Траяна и порицаниями Домициана черты реальной жизни в «Панегирике» все же обозначаются достаточно заметно, а современные события и реальные общественные конфликты, описанные в нем, весьма значительны. Читатель прочтет здесь о военном мятеже в правление Нервы, о засухе в Египте, о походах Траяна на Дунай, о разрушении статуй Домициана после его убийства, о расправе Траяна с доносчиками, о законах, принятых им, и многое другое.

Разумеется, события и факты отобраны Плинием именно так, чтобы в центре внимания была личность императора и его поведение, а не они сами. Так что принимать эти фактические сведения, а тем более оценки их Плинием следует лишь с большой осторожностью. Да и сам Плиний, говоря, например, о восстановлении Траяном республиканских обычаев и укреплении авторитета магистрата, в то же время пишет в письме VIII, 14, 8 об упадке значения сената, «трепещущего и безмолвного», который «созывался для полного безделья или для величайшего преступления».