Ораторское искусство в древнем Риме
Шрифт:
Все персонажи «Диалога» отличаются друг от друга. В ходе изложения беседы Тацит стремится выделить интонации собеседников, передать их речь в характерной для каждого манере: горячность, резкость, убежденность свойственны речи Апра, взволнованность и вдохновенность — Матерну, рассудительность, обстоятельность и логичность — Мессале. Речь Секунда Тацит характеризует сам как чистую, сжатую достаточно плавную (гл. 2). Жанр диалога помог Тациту представить живой индивидуальный облик всех персонажей, выявить нюансы их мыслей. Перед читателем возникают характеры: вот Апр, homo novus из Галлии, страстный приверженец новомодного красноречия, преуспевающий, тщеславный, хорошо вознаграждаемый судебный деятель, дерзкий остроумец, отстаивающий взгляды, противоположные взглядам своих собеседников; вот Матерн, отказавшийся от адвокатской карьеры и обратившийся к оппозиционной режиму трагедии, с его презрением к материальным благам и влиянию, с его любовью к природе и одиночеству, рискующий обличать пороки современного общества и славить героев республики,
Основная тема «Диалога об ораторах», о причинах упадка красноречия, рассматривается Тацитом в трех аспектах: риторическом, педагогическом, философско-политическом. Дебат на эту тему начинается с вопроса о стандартах прозаического стиля, с вопроса о том, каков должен быть стиль современных ораторов, какова должна быть культура оратора, его образование, его моральные обязанности, словом, выясняется эстетический идеал оратора.
Как мы видели, в I в. н. э. существовали разнородные направления в ораторском искусстве. С одной стороны, это была тяга к новизне, непомерному использованию разного рода экстравагантностей стиля, с другой — классицистическая реакция, всячески сопротивляющаяся новому вкусу и призывающая к восстановлению цицероновской традиции. Творчество Тацита вобрало в себя эти основные черты литературного движения времени, которые и преломились определенным образом в его «Диалоге». Выросший среди борьбы двух литературных направлений, он не примкнул ни к одному из них полностью, но шел самостоятельным стилистическим путем. В ранний период своей деятельности он был еще близок к цицероновской манере речи (его слог в «Диалоге» напоминает слог Цицерона), но позже, избрав для себя исторический жанр, он создал собственную манеру выражения: стиль яркий, сжатый, живописный, восприняв от «нового стиля» ораторского искусства все, что придавало речи разнообразие, красочность, эмоциональность, откинув и осудив в то же время пошлое шутовство, вялость и неуклюжесть предложений, свойственных стилю хронистов, и манеру оканчивать все периоды всегда и везде на одинаковый лад (гл. 22).
Признавая и ценя ораторское искусство Цицерона, Тацит не абсолютизировал цицероновские нормы. И если для Квинтилиана искусство Цицерона было эталоном наивысшего мастерства оратора, то Тацит, вопреки мнению классицистов, не видел необходимости возвращения к цицероновской манере, считая, что нет единых, независимых от времени законов и правил искусства, что ораторское искусство — не застывшая форма, что оно мало-помалу обогащается и становится все сложнее. С изменением роли красноречия в обществе изменяется и его стиль, который, хотя и не соответствует высоким темам, более жизнеспособен и менее формален, чем стиль Цицерона, уже искусственный в новых условиях. Каждое поколение, по мнению Тацита, должно вырабатывать свой литературный стиль.
Четко осознавая неизбежность изменений ораторского искусства в послецицероновский период, Тацит устами Апра защищает новые методы в красноречии: «Формы и разновидности ораторской речи меняются вместе со временем… у красноречия не всегда одно и то же лицо» (гл. 18) [146] . Различия, которые существуют в различные эпохи между типами красноречия, поясняет он, пе значат вовсе, что только один из этих типов хорош. И не обязательно всякое новшество хуже того, что было. Напротив, уточняет он свою мысль, «по сравнению с Катоном Старшим Гай Гракх содержательнее и глубже, по сравнению с Гракхом Красс утонченнее и изящнее, по сравнению с ними обоими Цицерон яснее, образованнее и возвышенней, а Корвин мягче и доступнее Цицерона, и к тому же требовательнее к себе в выборе выражений… только в силу присущего людям порока недоброжелательства все старое неизменно расхваливается, а все современное вызывает пренебрежение» (там же).
146
Это высказывание напоминает место из трактата Цицерона «Об ораторе» (III, 7, 25–28), где говорится о разнообразии видов красноречия; ср. «Брут», 56, 204.
Апр считает несправедливым со стороны почитателей старины упрекать Кассия Севера в том, что он, якобы, положил конец древнему цицероновскому красноречию и «первым свернул с проторенного и прямого пути ораторского искусства» (гл. 19). Но ведь он перешел к этой новой разновидности ораторской речи не из-за скудости своего дарования и невежественности, утверждает Апр, а совершенно сознательно и руководствуясь здравым смыслом. «Ибо он увидел, что вместе с приносимыми временем сдвигами в обстоятельствах и общественных вкусах должны быть изменены… также форма и самое содержание ораторской речи» — продукта своего времени. Эти изменения находятся в согласии с преобладающими и более изысканными вкусами современной аудитории. Если в былые дни у неискушенной публики пользовались успехом пространные и тяжеловесные речи с бесчисленными разделениями, тысячами доводов и доказательств, предписываемых Гермагором и Аполлодором, то теперь для красноречия, уверенно
Из того, что судьи с удовольствием воспринимают выступления современных ораторов, «овладевших более красивой и изящной речью», вовсе не следует, продолжает Апр, что они стали менее убедительными. «Ведь не сочтешь же ты современные храмы менее прочными, потому что они возводятся не из беспорядочных глыб и кирпича грубой выделки, а сияют мрамором и горят золотом». Слушатели теперь привыкли требовать от судебной речи занимательности и красоты, а учащиеся риторских школ ходят по пятам за ораторами и желают запомнить что-то замечательное и достойное в их речи, «если в остроумном и кратком суждении блеснет какая-нибудь глубокая мысль или то или иное высказывание засверкает своим изысканным и поэтическим облачением» (там же). Этим требованиям, по мнению Апра, вполне удовлетворяют его друзья, Матерн и Секунд, блестяще сочетающие в своей речи глубокое содержание с великолепием слога (gravitati sententiarum nitorem et cultum verborum — гл. 23). И он призывает их прославить свой век «прекраснейшей разновидностью ораторского искусства» (там же).
Апр обращает внимание на то, что и сам Цицерон предпочитал красноречие своего времени и первым стал заботиться об украшении речи, о выборе слов и искусстве их сочетания, хотя и у него были недостатки, особенно в первых речах, не свободных от пороков глубокой древности; «он расплывчат в началах, слишком пространен в изложении, безучастен к концу» (гл. 22). И этим недостаткам подражали те, кто именует себя последователями древних те, кто предпочитает Луцилия Горацию, Лукреция Вергилию, кто с презрением отвергает книги современных риторов и в восторге от речей Кальва (гл. 23).
Апр высказывает сомнение в ценности древних ораторов, называя их дикими, неотёсанными и невежественными (horridi et impoliti et rudes et informes — гл. 18), а речи их бесконечно унылыми и бесцветными (maesti et inculti — гл. 23); он упрекает аттицистов в худосочности и недостатке жизненности: Кальву недоставало, по его мнению, дарования и сил, речи Целия отдают стариной, Цезарь достиг в красноречии меньшего, чем требовал его гений, Азиний, подражавший Пакувию и Акцию, угловат и сух. «А между тем, как и человеческое тело, прекрасна только та речь, в которой не выпирают жилы и не пересчитываются все кости, в которой равномерно текущая и здоровая кровь заполняет собой члены и приливает к мышцам, и ее алый цвет прикрывает сухожилия, сообщая прелесть и им» (гл. 21) [147] .
147
Ср. у Квинтилиана, I, вв. 24.
Итак, изменения в ораторском искусстве, наступившие после Цицерона, рассматриваются Тацитом, вместе с Апром, как разумные, целесообразные и прогрессивные, направленные к улучшению и совершенствованию ораторского искусства и отвечающие более прихотливым художественным вкусам современной публики.
Противоположного мнения держится Мессала, убежденный поклонник древности. Его устами под влиянием классицизма Тацит защищает ораторский идеал, выдвинутый Цицероном в трактате «Об ораторе», высоко ценит старое республиканское красноречие и порицает излишние красоты и показной блеск современных судебных деятелей. Цицерона он, безоговорочно, признает самым выдающимся среди римских ораторов, который «опередил в красноречии остальных ораторов своего времени, а Кальв, Азиний, Целий и Брут превосходят и предшественников, и тех, кто жил после них» (гл. 25). И хотя как стилисты они различны: «В Кальве больше сжатости, в Азинии остроумия, в Цезаре — четкости, в Целии — язвительности, в Бруте — основательности, в Цицероне — страстности, полноты и мощи», однако, подчеркивает Мессала, все они отличаются здравостью красноречия (sanitas eloquentiae) и различия их менее значительны, чем это основательное сходство.
Мессала высказывается против эксцессов нового ораторского стиля, безудержного украшательства, чрезмерной манерности; для него предпочтительнее «неистовость Гая Гракха или зрелое спокойствие Луция Красса, чем кудрявость Мецената и бубенчики Галлиона (calamistros… tinnitus); он убежден, что «лучше одеть речь в грубошерстную тогу, чем обрядить ее в кричащее тряпье уличной женщины» (гл. 26). Ему претит вольность в использовании языковых средств современными ораторами, легковесность и скудость мыслей, произвол в построении речи: «Ведь недостойно оратора и, право же, отнюдь не мужское дело облачать речь в одеяние, которым очень многие судебные стряпчие нашего времени пользуются столь широко, что непристойностью слов, легковесностью мыслей и произволом в ее построении воспроизводят песенки лицедеев» (lascivia verborum et levitas sententiarum et licentia compositionis histrionales modos exprimant). Отсюда, заключает Мессала, проистекает утверждение, что будто бы «ораторы наши сладострастно говорят, а лицедеи красноречиво пляшут» (там же). Из ораторов нового стиля, которых он называет rhetores, он находит возможным именовать оратором только Кассия Севера, хотя в его речах больше желчи, чем крови.