Ориентализм vs. ориенталистика
Шрифт:
Случай с иранскими детьми, у которых нет ясных представлений о сексуальных отношениях, может навести на мысль о нездоровой домашней обстановке. В нормальной домашней обстановке, при которой между членами семьи существуют тесные узы, сексуальные отношения не табуированы и обсуждаются открыто [187] . При этом надо учитывать, что недостаток знания о половой жизни в контексте иранской культуры имеет совершенно иное значение, чем недостаток таковых знаний в контексте западной культуры [188] .
187
Davidian Н. The Application of Some Basic Psychological Theories in the Iranian Cultural Context//International Social Science Journal. 1973. Vol. 25. No. 4. P.536.
188
В качестве примеров творческого объединения ислама и психологии в контексте иранской культуры см: Arasteh А. Final Integration in the Adult Personality. Leiden, 1965; Idem. Growth to Selfhood: The Sufi Contribution. Boston, 1980; Nurbakhsh D. Sufism and Psychoanalysis. Pt. I–II // International Journal of Social Psychiatry. 1978. Vol. 24. No. 3. P. 204–219.
Для
По словам Ганейрада: «Данные дискурсы критикуют политические и идеологические аспекты как автохтонных, так и универсальных научных дискурсов, не оставляя без внимания демократические и гуманистические возможности как автохтонных, так и универсальных аспектов. Эта школа мысли (к которой относятся ‘Али Шари‘ати, Таджик, Факухи и Халили) стремится к тому, чтобы превратить социальные науки в диалогический, интерактивный и демократический проект различных локальных групп, Ирана и мира в целом» [189] .
189
Ghaneirad, Mohammad Amin. A Critical Review of the Iranian Attempts at the Development of Alternative Socioligies // Facing an Unequal World: Challenges for a Global Socilogy / Ed. by Michael Burawoy, Mau-kuei Chang and Michelle Fei-yu Hsieh. Taipei, 2010. P. 67.
Наконец, следует отметить, что ключевым пространством для согласованной деятельности альтернативных дискурсов является обучение. Проведение конференций и публикация книг по данной теме недостаточны. Необходимо, чтобы новое поколение ученых было воспитано на альтернативных дискурсах, чтобы проблемы, связанные с ориентализмом в социальных науках, были уменьшены, а обучение социологии должно учитывать социальные нужды [190] . Помимо этого, как справедливо отметил Мири, очень важно, чтобы наши студенты были открыты разнообразию традиций, внесших свой вклад в развитие нашей межцивилизационной реальности [191] .
190
Ghaneirad, Mohammad Amin. Ta‘amalat va irtibatat dar Jame‘eh-ye ‘ilmi. Tehran, 1385H. P. 297.
191
Miri, Seyed Javad. Reflections on the Social Thought of ‘Allama M.T. Ja‘fari: Rediscovering the Sociological Relevance of the Primordial School of Social Theory. Lanham, 2010. P. 17.
Перевод с английского Рузаны Псху
НОЖНИЦЫ ДЛЯ СРЕДНЕАЗИАТСКОЙ ИСТОРИОГРАФИИ: «ВОСТОЧНЫЕ ПРОЕКТЫ» ЛЕНИНГРАДСКОГО ВОСТОКОВЕДЕНИЯ [192]
А. К. Бустанов
С учреждением Азиатского музея в Санкт-Петербурге в 1818 г. возник новый центр русского востоковедения, ставший известным благодаря его коллекции рукописей и историко-филологическим исследованиям письменных источников. Даже после перевода академического Института востоковедения из Ленинграда в Москву в 1950 г. отдел рукописей остался на прежнем месте в Ленинградском отделении Института востоковедения, по-прежнему воспринимавшемся в качестве школы классического, неполитического, филологического востоковедения. Эта нарочитая дистанцированность от политики являлась общим местом для ленинградских востоковедов. Предполагаемая «аполитичность» классических востоковедов связана с образом ленинградской интеллигенции в целом, обычно описываемой высокими идеалами и ценностями, мало интересующейся политикой. Тем не менее в этой статье я хочу показать, что в советскую эпоху ленинградская интеллигенция и среди них востоковеды оказались в ситуации, когда вовлечение в политику стало неизбежным.
192
Эта статья является переработанным переводом первой главы из моей диссертации “Settling the Past: Soviet Oriental Projects in Leningrad and Alma-Ata” (Амстердамский университет, 2013 г.). Работа над диссертацией велась при поддержке Научного общества Нидерландов (NWO). Частично диссертация была опубликована в кн.: Soviet Orientalism and the Creation of Central Asian Nations. London, New York, 2015.
В этой статье я предлагаю анализ нескольких филологических проектов, проводившихся в основном ленинградскими востоковедами между 1930-ми и 1970-ми годами. Эти проекты заслуженно считаются гордостью советской науки. В то же время они ярко демонстрируют механизмы вовлечения восточной филологии в политику. Мой основной тезис заключается в следующем: хотя источниковедение в Ленинграде осталось далеким от вульгарной государственной идеологии, издательские проекты в области востоковедения начинались и велись по политическому заказу и затем использовались как основные источники для официальных исторических нарративов, особенно в новых советских метаисториях для каждой из среднеазиатских республик. Что касается публикации источников в Ленинграде в 1930-е годы, после Второй мировой войны они стали основой для полномасштабных республиканских историй, нацеленных показать преемственность с древнейших времен до середины XX в.
Обычно ученые объясняют преимущественно аполитичный характер петербургской/ленинградской школы востоковедения очевидным влиянием немецкой традиции, предположительно, менее связанной с колониальными практиками, чем востоковедческие школы Британии и Франции. Многие крупные русские востоковеды начала XX в. были немцами по происхождению и представляли немецкую модель текстологического востоковедения [193] , в основном с фокусом на древние тексты [194] .
193
Tolz, V. Russia’s Own Orient: The Politics of Identity and Oriental Studies in the Late Imperial and Early Soviet Periods. Oxford, 2011. P. 73–79.
194
Lewis B. Islam and the West. New York, 1993. P. 108–18; Said, Edward W. Orientalism. L., 2003. P. 19.
Смогли ли востоковеды-филологи дистанцироваться от советской политики? Как они действовали в академической системе, созданной большевиками? В какой степени дореволюционные традиции классического востоковедения в Санкт-Петербурге были продолжены или же мы должны действительно
Инструменты советской политики в научной сфере заключались в институтах, дискурсах и ежедневном управлении советской наукой. Анализ этих инструментов показывает высокую степень политизации советского востоковедения. С тем чтобы концептуализировать этот инструментарий, я предлагаю использовать термин «восточные проекты» [195] . Под «восточными проектами» я понимаю важные академические программы в советском востоковедении различного объема, длительности и содержания. Обычно они начинались с заявки в Президиум Академии наук СССР или соответствующие институты республиканского уровня [196] . Эти заявки писались ведущими учеными в данной области, нередко по политическому заказу. «Восточные проекты» проводились большими коллективами специалистов, объединяли ученых разных специальностей из нескольких учреждений в центре и на периферии. Первичные заявки, сохранившиеся в архивах академических институтов, обычно включают обоснование необходимости проекта – здесь речь шла скорее о политическом весе замысла, нежели о его чисто научных достоинствах. Эти документы показывают, что авторы заявок вполне осознавали политизированный контекст научной инициативы и пытались его использовать для своих целей. Кроме того, заявки обычно предоставляют информацию о предыдущем исследовательском опыте, включают рабочий план и бюджет, нередко достигавший внушительных сумм. Я предлагаю называть эти проекты «восточными», потому что в их основе лежали перевод и издание арабских, персидских и тюркских рукописей – главное занятие классического востоковедения. Иногда заявка на проект фокусировалась не на одном регионе, а на нескольких, т. е. источники по истории одной или нескольких республик должны были публиковаться в течение нескольких лет. В таком случае проекты могли превращаться в длительную научную программу. «Восточные проекты» могли также функционировать как крупные кампании, например, как советские археологические экспедиции в Хорезме или Отрарском оазисе [197] . Тем не менее не все «восточные проекты» оказались хорошо задокументированы. Иногда мы находим в архивах только черновики без дальнейшего развития документации, в то время как в других случаях мы имеем дело с полной историей проекта от начала до финальных публикаций его итогов. В этих случаях возможно даже сравнивать разные политические нарративы и связывать их с отдельными научными темами.
195
Это понятие имеет в основе выражение «ориенталистские проекты» (Orientalist projects), использованное Эдвардом Саидом, правда, в совершенно другом контексте – чтобы обозначить западные военные кампании в восточных странах (точнее – войны Наполеона на Ближнем Востоке). См.: Said, Edward W. Op. cit. P. 76. Оно может быть использовано и для советской этнографии, занятой «несколькими проектами, прямо направленными на государственную программу культурной трансформации, уничтожения «вредных» культурных феноменов и развития прогрессивной социалистической культуры» (Schoeberlein, John. Heroes of Theory: Central Asian Islam in Post-War Soviet Ethnography // Exploring the Edge of Empire. Soviet Era Anthropology in the Caucasus and Central Asia / Ed. by F. Miihlfried, S. Sokolovskii. Berlin, Munster, 2011. P. 61).
196
О структуре Академии наук см.: Vucinich A. The Soviet Academy of Sciences. Stanford, 1956. P. 21–30.
197
Об этом см.: Bustanov А.К. From Tents to Citadels: Oriental Archaeology and Textual Studies in Soviet Kazakhstan // Kemper M, Kalinovsky A.M. (eds.) Reassessing Orientalism. Interlocking Orientologies during the Cold War. London and New York, 2015. P. 47–83.
«Восточные проекты» являются прекрасным поводом для анализа двух характерных черт академического советского востоковедения: его коллективного характера (работа в больших «бригадах») и центрального планирования. Если ранее научные начинания в Российской академии наук были результатом частных инициатив, за исключением, быть может, крупных экспедиций, начиная с 1930-х годов советская система заставила ученых работать в больших научных коллективах над длительными проектами с четко определенным планом работы и очевидными политическими целями. Важно, что темы работ назначались, а не вырабатывались самими исследователями. Большие проекты велись руководителями, несущими ответственность за успех начинания перед Академией. Нередко эти руководители превращались в «монополизаторов науки», поскольку, как только руководитель проекта сумел установить связь между Академией и руководством Партии, он получал свободу на разработку своих теорий и развитие амбиций. Конечно, «восточные проекты» могли как ограничивать, так и расширять возможности их участников. В любом случае они являлись ключевым инструментом для взаимодействия между центрами и перифериями советского востоковедения.
В течение 1920-х годов советское правительство уделяло большое внимание так называемому зарубежному Востоку, рассматривавшемуся в качестве объекта для экспорта большевистской революции [198] . Уже в то время изучение Советского Востока оказывается в фокусе власти, но Гражданская война, институциональная анархия и сложные отношения с интеллигенцией делали невозможными серьезные и широкомасштабные исследования. Тем не менее большевики решили напрямую вторгнуться в научные структуры и управление. Они осознали власть институтов и больших научных организаций, через которые можно было организовать важные научные поиски. Проблема заключалась в том, что многие научные институты имперской эпохи в Ленинграде состояли из небольшого количества ученых, малопригодных для задач нового времени. Поэтому правительство решает создать свою параллельную сеть институтов. Значение Советского Востока как научной темы государственного значения привело к созданию Коммунистического университета трудящихся Востока (КУТВ) в Москве в 1921 г. Через четыре года, 18 мая 1925 г., И.В. Сталин сформулировал основные задачи этого учебного заведения в качестве университета для подготовки студентов из Советского и зарубежного Востока. Сталин считал, что КУТВ должен готовить специалистов для народов Востока с тем, чтобы развить социалистическое строительство и национальные культуры в республиках. Последние должны были быть «пролетарскими по содержанию и национальными по форме».
198
См. подробное исследование действующих лиц, научных институтов и журналов по зарубежному Востоку: Kemper, Michael. Red Orientalism: Mikhail Pavlovich and Marxist Oriental Studies in Early Soviet Russia // Die Welt des Islams 50 (2010). P. 435–476.