Осечка-67
Шрифт:
10
Заседание Временного правительства прервалось под утро. Керенский снял парик и вышел в коридор, вытирая им лоб. Свет юпитеров в зале заседаний был неприятен не только яркостью, но и тем, что превращал зал в баню.
Министры поспешили вниз, в буфет, операторы выключили свет и отвезли камеры по углам, а затем отправились по домам.
Керенский нашел Зосю дремлющей на диванчике. Во сне Зося показалась премьеру совсем девочкой, тоненькой и беззащитной. И черная куртка
Зося почувствовала прикосновение запекшихся после долгих речей губ и открыла глаза. Глаза ее в полутьме были почти черными и совершенно бездонными.
— Это ты, Саша? — спросила она тихо и чуть хрипловато.
Керенский чуть было не возразил, но тут же вспомнил, что он не Яманидзе и не Нодар. Он — Александр.
— Ты так красиво спала, — сказал Керенский.
— Ой, не говори чепухи. Я страшная, как собака. Керенский присел рядом на диванчик.
— Не вставай, — сказал он. — Еще есть время. Утро не наступило.
— Да, ты слышал? — спросила Зося, чуть отодвигаясь от Нодара. — Оказывается, в самом деле Эрмитажу грозит опасность.
— Колобок докладывал об обстановке на совете министров, — сказал Керенский. — Ничего страшного. Мы созвонились со Смольным — во всех наступающих частях будет проведен инструктаж. Очевидно, кое-кто без злого умысла слишком буквально понял свою задачу.
— Значит, ты полагаешь, ничего страшного?
— Самое страшное, — сказал Керенский, наклонившись к самой щеке Зоси, — самое страшное, что через час-два нам надо будет уже быть на своих местах, а что дальше… никто не знает.
Щека Зоси была горячей и мягкой со сна. Даже в полутьме Керенскому были видны отпечатки грубой ткани дивана — красная сетка на щеке. Керенский наклонился еще ближе к щеке, и губы его легли на кожу Зоси так мягко и естественно, что Зося не смогла, да и не догадалась отодвинуться. Керенский повернул голову Зоси к себе так, что губы его оказались против ее губ, но в последний момент Зося успела чуть отодвинуть их в сторону, и Керенский поцеловал ее в глаз, запутался губами в распустившихся волосах, и Зося, окончательно проснувшись, зашептала быстро и сбивчиво:
— Ты с ума сошел, уйди, а то я позову кого-ни-будь…уйди…
Губы Керенского наконец встретились с ее губами, какие-то секунды Зося еще крепко сжимала зубы, но вдруг, помимо ее воли, она сдалась, сдалась как-то сразу, она не укрывалась больше от его поцелуев, ей хотелось только, чтобы тот не отпускал ее и чтобы он не подумал уйти. Зося крепко прижала его к себе, и сквозь английское сукно защитного френча премьера Временного правительства она почувствовала тепло его спины, и широко открытый рот ее стал мягким и влажным.
Она еще успела шепнуть «не
— Нам надо уйти отсюда. Здесь кто-нибудь может пройти.
Зося вскочила и застегнула черную кожаную куртку.
— Мы сумасшедшие, — сказала она. — Мы же только что познакомились и совсем не знаем друг друга.
— А разве надо знать? — спросил Керенский и, наклонившись, поцеловал ее уверенно и сильно. Именно так, как Зося этого хотела.
Они долго плутали по полуосвещенным коридорам, минуя спящих на раскладушках юнкеров и редких часовых, клевавших носом на перекрестках коридоров.
— Ты лучше знаешь эти места, — сказал Керенский. — Ты же здесь работаешь.
— Направо, сейчас направо, — ответила Зося, и ей стало стыдно, что она ведет по Эрмитажу чужого человека. Ведь она всегда была верна мужу. Она вдруг захотела сказать об этом Керенскому, может быть, для того, чтобы он оценил ее жертву, но она подумала, что Керенский отделается ничего не значащим междометием и будет еще хуже.
Перед кабинетом Антипенко Зося остановилась. Поняв, что ей не хочется самой предпринимать никаких действий, Керенский осторожно приоткрыл дверь. Дверь вела в предбанник к секретарше Антипенки, Раисе Семеновне, которая сейчас находилась внизу, с другими женщинами ударного батальона. Клеенчатая дверь в кабинет Антипенки была заперта.
Керенский подошел к старинному кожаному дивану для посетителей и сел. Снял парик. Зося отошла к окну и посмотрела вниз, на площадь, где в рассветном тумане бродили часовые Красной гвардии.
— Иди ко мне, — позвал Керенский.
— Сейчас, — сказала Зося, но не двинулась с места. Керенский встал и, подойдя сзади, обнял ее.
— Я хочу быть с тобой, — сказал он.
— Пойми, я никогда раньше… Нет, — сказала она твердо. — Нет, если это и случится, то не здесь и не сейчас.
— Именно здесь и сейчас. В ночь перед революцией. В Зимнем. И помни, кто я!
— Я не могу этого помнить. Я не знаю, кто ты. То ли последний премьер России по имени Керенский, то ли Саша, то ли актер Нодар Яманидзе. А может быть, ты мне приснился?
Зося улыбнулась. Она повернула голову к Керенскому, и на мгновение упавший в окно свет прожектора очертил
золотым контуром ее четкий профиль, длинную шею и светлые коротко подстриженные волосы.
— Я никто, — ответил Керенский. — Я приснился тебе. И пусть это будет лучшая ночь в моей жизни. И в твоей.
Зося серьезно посмотрела ему в глаза, пытаясь увидеть в них нечто, неизвестное даже ей самой, но очень нужное, и так и не поняв, нашла или нет, закрыла глаза, чтобы в тот же момент почувствовать на веках его губы.