Осечка-67

Булычев Кир

— Ну, во имя свободы! — сказал Керенский. — Попытайтесь пробраться в Смольный, может быть, в обком. Главное, это касается вас, Симеонов, побывайте в Государственной Думе.

— Ясно, — сказал Симеонов. Он почему-то завязал один глаз черной, сомнительной чистоты повязкой. — Постараемся.

— У меня большие связи в Думе и обкоме, — сказал Розенталь. — Все будет в порядке.

Розенталь первым проскользнул на улицу. Симеонов раздвинул створки двери объемистыми плечами, последовал за ним.

— Сбегут, —

сказал юнкер с ключами. — Обязательно сбегут. Особенно этот шустренький.

— Мы вынуждены идти на риск. Людей мало. Керенский поднялся в госпиталь.

Зося не спала. Она узнала его по походке и сама удивилась, как много успела узнать об этом человеке за одни сутки.

— Как тебе? — спросил Керенский, присаживаясь на кончик раскладушки.

— Не опрокинь меня, — постаралась улыбнуться Зося. — А вдруг я останусь калекой?

— Не говори глупостей, — сказал Керенский. — В новой России будет много хороших врачей. И все они будут счастливы поставить тебя на ноги.

— Ради тебя?

— Ради тебя самой. Твое имя напишут золотыми буквами…

— Кончай, Саша, без громких слов. Все это кончится строгачом. Если не хуже.

16

В два часа Коган собрался было пойти пообедать, но Грот его отговорил.

— На улице все время скачут какие-то казаки и анархисты. Я пытался добежать до угла купить сигарет, но не смог. Они шли с черным знаменем.

— Казаки?

— Нет, анархисты. И еще они кричали: «Да здравствует Учредительное собрание!»

— М-да… Зимний еще держится?

— Стреляют.

— Стреляют-стреляют. Вы мне скажите, откуда не стреляют? Паплиян так и не вернулся.

И как бы в ответ на слова Когана кто-то постучал в дверь.

— Кто там?

— Свои, — ответил глухой голос.

Коган посмотрел на Грота. Грот — на Когана. Из соседней комнаты вышли остальные бундовцы.

— Что будем делать? — спросил Коган.

— Да это же я, Паплиян. И со мной еще один товарищ.

— Паплиян? А как мое имя-отчество?

— Да Коган, Аркадий Аркадьевич. Что еще за штучки-мучки?

— Отодвигай, — сказал Коган. — Если Паплияна не взяли в плен, то это он.

Бундовцы отодвинули шкафы, и в комнату вошел Паплиян. За ним робко скользнул и остановился в уголке небольшой человек, закутанный в башлык поверх солдатской папахи. Из-под башлыка выглядывали толстые запотевшие очки. Человек снял очки и протер их полой шинели.

— Познакомьтесь: товарищ Розенталь. Из Зимнего, — сказал Паплиян.

— Из Зимнего? Разве в Зимнем еще не большевики?

— Если помощь не придет вовремя, то будут большевики.

— Я был в обкоме, — вставил Паплиян. — Там товарищи держат связь с Москвой. Принято решение не завершать штурма, пока не начнется

съезд Советов. То есть до ночи. И еще… — Паплиян оглянулся — вроде бы свои? — …и еще говорят: пропал Ленин.

— Что?

— Никто не знает, где Ленин. Юнкера его не задерживали. Больше того, «Аврора» на мели.

— Она же стреляла.

— Не туда. Она попала в Смольный.

— Вот дела, — сказал Коган.

— А пока, — вставил человек из Зимнего, который был Розенталем, — пока наш долг — удержать Зимний.

— Да, — подтвердил Паплиян. — В обкоме тоже так думают. По крайней мере пока не загримируют нового Ленина. Или не найдут старого.

— А если нет?

— Тогда… — Паплиян перешел на громкий шепот: — решено вызвать Кантемировскую дивизию и кончить дело.

— А что мы можем сделать? — удивился Коган. — Мы же маленькая партия и совсем не пользуемся влиянием в массах.

— Сколько у вас здесь людей?

— Меньше десяти, — ответил Коган. — И в большинстве своем освобожденных от воинской повинности.

— Защищать родину — долг каждого гражданина Советского Союза, — строго сказал Розенталь. — Оставьте здесь одного человека у телефона, а остальные пойдут со мной к Государственной Думе.

В голосе Розенталя звучала сталь. Центральный комитет партии Бунд надел пальто и галоши и, взяв в руки зонтики, пошел к Государственной Думе.

На улице было холодно и промозгло. Розенталь думал о Симеонове, который пошел в Смольный и исчез. Розенталь прождал его минут пятнадцать, скрываясь за углом Смольного института, но так и не дождался. Или Симеонова взяли, или он изменил.

На опустевшем Невском, неподалеку от Думы, бундовцев остановил казачий патруль.

— Нам в Думу, — сказал Розенталь. — Я из Зимнего, а эти товарищи, то есть граждане, из партии Бунд.

— Не положено, — сказал казак. — Давай отсюда. Тут уж были добровольцы. Старались проникнуть.

— Что там у вас? — спросил молодой жандармский урядник.

— Просются в Думу. А может, с бомбами.

— У меня есть мандат, — сказал Розенталь. — От Керенского.

— А ну покажи.

Розенталь долго распутывал башлык, чтобы забраться за пазуху. Члены Бунда переминались с ноги на ногу под пристальными взглядами казаков.

— Вот, — сказал Розенталь наконец. — Подписанное товарищем Колобком. Комендантом Зимнего.

— У вас там должен адмирал один быть. Иван Сидорович, — сказал урядник, разворачивая мандат. — Он с моей мамашей из одной деревни.

— Его нет, — сказал Розенталь. — Я его знаю. Он в самом деле из райкома. Он написал большой донос на гражданина Керенского и сам повез его в Москву.

— Ну-ну, — сказал урядник. — Он уже тогда дерьмом был. На отца написал, раскулачили. А вам чего в Думе?