Осень и Ветер
Шрифт:
— Это вам, Ева Дмитриевна, — говорит охранник скупо и официально.
Оторопело беру букет в обнимку — иначе никак. Тут не меньше двух сотен цветов. Замечаю среди тугих бутонов записку, присаживаюсь на стул и даже не пытаюсь сопротивляться, когда Хаби заинтересовано дергает за лепестки.
«По одной за поцелуй. Ветер».
Я снова и снова перечитываю написанные от руки строчки, а тем временем в дверь звонят снова, и охранник несет еще один букет.
«Кажется, поцелуев было больше. Ветер».
Люба в шутку
Но и это еще не все. В третьем букете записки нет, поэтому я беру телефон и делаю то, о чем мечтала все утро: я пишу сообщение. «На третий букет, Ветер, мы как будто не нацеловались». Он отвечает почти сразу: «Это авансом, за сегодня. Буду в восемь. Распусти свою косу, Рапунцель».
А еще через полчаса в доме появляется гость — мать Наиля.
Кроме того раза, когда мы с Наилем столкнулись с ней в детском магазине, я видела ее еще дважды. Точнее, один раз слышала — в ночь, когда Ветер забрал нас с Хабиби к себе, и на прошлой неделе, на прогулке. Уверена, что в тот раз она появилась не случайно и встреча была согласована с Наилем — уж очень спокойно они друг на друга отреагировали. Женщина немного поиграла с Хабиби под пристальным надзором Наиля и моим встревоженным взглядом, и молча уехала, сделав вид, что меня не существует. Ее игнорирование меня было настоящей одой презрению, но я не сорвалась, мысленно уговаривая себя не реагировать на очевидную провокацию.
Сегодняшний визит явно незапланирован: вряд ли Наиль хотел, чтобы мы с Хабиби остались наедине с женщиной, которая не питает ко мне ни грамма уважения. У меня даже появляется мысль написать ему, но я остановила сама себя. Ябедничать в моем возрасте как-то не хорошо.
Честно говоря, несмотря на неприязнь, я не могу не признать, что эта женщина умеет себя подать: красивый костюм, элегантные украшения, прическа, как только что из салона. Подтянутая и стройная, как для своих лет. Вот только стоит ей посмотреть на меня своим непроницаемым взглядом, как мне сразу хочется схватить Хабиби в охапку и спрятать дочь подальше. Максимально далеко, там, где Карине ее не достанет. Но я молча сижу на диване в гостиной, делая вид, что происходящее — лишь визит бабушки к внучке.
Проходит добрых полчаса, прежде чем Карине нехотя начинает разговор.
— Я бы хотела повести Хабиби на прогулку, — говорит она без вступления.
— Нет, — спокойно и твердо отвечаю я, радуясь, что в этот момент Хабиби рядом и, под предлогом поправить ей хвостики, я могу задержать дочь рядом.
— Я не спрашивала, — произносит Карине. Ее голосом можно заправлять баллоны для искусственной заморозки. — Я бабушка и имею полное право погулять с внучкой в любое удобное время.
— А я — мама, и имею полное право сказать бабушке «нет» в любое время суток.
Минуту мы просто смотрим друг на друга, и я чувствую себя спичкой, которую намеренно снова и снова пытаются поджечь. Приходиться сцепить зубы и держать нервы в стальном кулаке. Даже не пытаюсь изображать вежливость и, тем более,
— Наиль… — начинает Карине, но тут же замолкает, как будто спохватившись, что аргумент уже утратил актуальность.
Есть лишь один способ, как она может погулять с Хабиби за пределами дома — вместе со мной. А перспектива совместной прогулки не прельщает ни одну из нас.
— У моего сына тяжелый характер, — вдруг начинает Карине, и мне хочется усмехнуться от того, как резко она меняет вектор разговора. — Куда тяжелее, чем был у его отца.
Я не знаю, что за человеком был его отец, но из обрывков рассказов Наиля у меня в голове живет образ человека, который не умел принимать слово «нет». Улыбаюсь, ведь и Наиль в некоторой степени так же категоричен. Разница лишь в том, что я никогда не испытывала его пределов.
— И он, конечно, не станет слушать меня просто из принципа, — продолжает женщина, пока я помогаю Хаби взобраться на диван около меня и сосредоточиться на перетаскивании бусин по проволочному лабиринту. — Наиль, кроме всего прочего, еще и слишком упрямый.
— Не самая худшая мужская черта, — отвечаю я, воспользовавшись паузой.
— Только если мужчина не вбил себе в голову откровенную глупость или упрямится из чистого желания доказать, что хочет и может наплевать на чужое мнение.
Я понимаю, куда она клонит. Да Карине и не скрывает. Чужая жена, женщина другой веры, два года растившая единственную наследницу Садировых под прикрытием чужого отчества и чужой фамилии. Знаю ли я, что была неправа? Конечно, было бы глупо отрицать все сделанные ошибки. Но если и держать за них ответ, то точно не перед матерью Наиля и не сегодня. Надеюсь, что мой взгляд достаточно красноречиво об этом говорит, потому что развивать тему прошлого и настоящего мне не хочется.
— Он встречается с Лейлой, — вдруг говорит Карине и ее карие глаза — глаза Наиля — жадно ловят мою реакцию на правду.
Мне больно. Так больно, что сердце начинает колотиться, словно ему вдруг стало мало места. Чувствую себя человеком, у которого в груди растет сверхновая: еще немного — и взорвется, разметав меня в микроскопическую пыль. Я знала, что у него есть другая женщина, и благодарна за то, что он не стал врать прошлой ночью на мой прямой вопрос.
— Кто такая Лейла? — спрашиваю спокойно. Я не дам себя расколоть. Я пережила куда большее горе, чем вдруг узнать, что отец моего ребенка ходить к любовнице. Как бы мне не хотелось обратного, он свободный мужчина с совершенно естественными потребностями.
— Любовь всей его жизни, — говорит Карине с некоторой брезгливостью. Значит, хоть она и пришла «порадовать» меня этой вестью, загадочная Лейла ей самой не по душе. А, значит, здесь мы союзницы, как ни крути.
— Кажется, вам это не по душе, — говорю я осторожно. Прощупываю почву.
— Это не та женщина, которую я бы хотела видеть около своего сына, — не скрывает она. Потом смотрит на меня, выразительно скользит взглядом по моему лицу, рукам, ногам. — Я каждый день прошу Аллаха послать ему достойную женщину и рано или поздно мои молитвы будут услышаны.