Осень и Ветер
Шрифт:
Не буду ли я против? Это лишь дань уважения, легкое притворство, потому что мы оба знаем, что мое «против — не против» не играет никакой роли.
— Хабиби будет рада, — соглашаюсь я.
К счастью, Хаби еще слишком маленькая, чтобы всерьез скучать по Яну. Зато Наиль уже полностью завоевал ее сердце: укладывает спать, когда выпадает возможность, читает сказки, учит своему языку и даже завязывает хвостики.
В машине, пока дочка гарцует на коленях Наиля, а я пытаюсь отделаться от попыток щенка облизать мне лицо, в сумке звонит телефон.
— Ева?! —
На мгновение мне начинает казаться, что в ее голосе слишком много нарочитого восторга и радости. Можно подумать, это не Ника сбежала, когда была нужна мне больше всего, и не было этих двух лет молчания, когда все, что я о ней знала, было лишь моими слабыми попытками придумать ей счастливую жизнь с заморским принцем. Проще выдумать, что родная сестра утонула в счастье, чем что ей нет до тебя никакого дела.
— Привет, Ника, — отвечаю я немного рассеянно, потому что от моего внимания не ускользает, как мгновенно настораживается Наиль. — Давно не … слышались.
— Ой, у меня все таааак завертелось, — чирикает сестра.
«Представь себе, у меня тоже», — безмолвно отвечает моя злость.
— Я прилетаю завтра в семнадцать сорок. Можно у тебя остановиться?
— А твоя квартира? — машинально спрашиваю я.
— Ой, Ева, приеду — все-все-все расскажу! Так можно?
Что мне ей сказать? Что я теперь женщина «без моральной прописки»? Чужая жена в чужом доме? И что я даже не знаю, куда ее пригласить: в своей дом с призраками, к Яну или к Наилю. Хотя последний вариант вызывает во мне неприятное волнение. Ника и Садиров под одной крышей?
— Да, конечно, можно, — соглашаюсь я.
Ника торопливо прощается и кладет трубку, а я еще несколько минут тупо смотрю на черный прямоугольник потухшего экрана.
— Что случилось? — спрашивает Наиль. Сухо, официально, как будто интересуется о состоянии дел у своего финансового директора.
— Ника прилетает завтра. Нужно встретить ее в аэропорту. Ей негде остановиться, и я подумала, что раз уж мой дом пустует, то она может пока пожить там.
Он не говорит ничего, снова переключается на дочь и всю дорогу до парка мы делаем вид, что друг друга не существует.
Мы выходим из машины, но отголоски разговора с Вероникой до сих пор зудят у меня в голове. Что мне делать? Она не знает, что между мной и Яном разлад, не знает, что я теперь «гостья» Садирова. Того самого Садирова, на которого Ника положила глаз. Два года прошло, но если я хоть немного знаю свою сестру, ей очень не понравится, что я была той самой причиной, по которой Наиль ее отшил. И бессмысленно объяснять всю подноготную наших с ним отношений.
— Может быть, погуляем втроем? — предлагает Наиль, вытряхивая меня из размышлений. — Без твоей сестры.
Я понимаю, о чем он.
— Как дела в клубе? — спрашивает он, пока мы идем по аллейке, а Хабиби вразвалочку бежит впереди, смешно хлопая в ладоши, когда щенок пытается на нее запрыгнуть.
— Все
Потихоньку бросаю на него взгляд: улыбается, но смотрит вперед, на дочь. Он все время на нее смотрит, как будто наверстывает каждую минуту этих двух лет, что был с ней в разлуке. И, скорее всего, улыбка эта для нее, а не для меня.
Собираюсь с духом и спрашиваю, как прошел его день. Наиль рассказывает про казино, и я невольно отзываюсь:
— Ни разу не была в казино.
Он, наконец, поворачивает голову и, чуть щурясь, уточняет:
— Вообще ни разу?
Качаю головой, пытаясь удержать руками волосы, которые безбожно треплет ветер. Себе под нос ворчу, что не взяла заколку, а ветер только усиливается. И вдруг замечаю, что Наиль снова смотрит на мои волосы: скользит по ним взглядом и хмурится, как будто я делаю что-то не так.
— Тебе нужно обязательно сходить, — говорит он, разрушая долгую паузу.
— Да я и играть-то ни во что не умею.
— В «двадцать одно» умеют все.
— Двадцать одно? — В моей памяти всплывает что-то о подсчете карт, но я не уверена, что права.
А потом Хабиби падает. Неловко поворачивается, чтобы поймать щенка за хвост — и падает на коленки, а потом плашмя. Я хочу сорваться с места, но Наиль крепко берет меня за руку. Я вздрагиваю, потому что физический контакт с ним почти причиняет боль. Как будто прикусила ореховую скорлупу оголенным зубным нервом.
— Она встанет сама, — говорит Наиль, пока я чуть не падаю в пропасть, вглядываясь в личико своей еще такой маленько дочери.
Хабиби морщит нос, смотрит на меня и на миг мне кажется, что вот сейчас, через миг, через полсекунды она зайдется в громком плаче. Но ничего не происходит. Разве что Наиль присаживается на корточки, протягивает руки и с улыбкой предлагает:
— Давай, Садирова, поднимайся на ножки.
Садирова.
Я до боли за ушами сжимаю челюсти, чтобы не заплакать. Мой маленький Сквознячок с каштановыми хвостиками на макушке делает серьезное личико, упирается ладошками в землю, смешно выпячивает попу, но все-таки поднимается. Деловито обтряхивает ручки и снова громко икает, когда щенок тычется мокрым носом ей в щеку. Хабиби смеется и, растопырив руки, бежит к своему отцу.
— Ты мой боевой зайчонок, — мурлычет ей Наиль, пока я дрожащими руками влажной салфеткой вытираю ее ладошки. — Как мама.
Я вздрагиваю, потому что он все-таки смотрит на меня. Смотрит каким-то таким взглядом, что мне хочется убежать на край света. Потому что потеряюсь в нем, упаду и вдребезги разобьюсь об Садирова. Чувствую себя голой: как будто одежду сняли и кожу заодно, и вот она я — одни обнаженные нервы, как ни тронь — болит везде.
Наиль ставит Хабиби на ножки, и мы снова идем медленным прогулочным шагом.