Осень и Ветер

Субботина Айя

— Я не оставил Яну выбора, — говорю спокойно и холодно, стараясь в этот момент не смотреть на нее. Не хочу, чтобы она видела мои глаза, ведь то, что она может в них увидеть, не прибавит мне бонусных очков.

Осень молча прячет документы в сумку и так же молча дает понять, что хочет прогуляться.

Мы идем рядом, но каждый под своим зонтом, и даже не пытаемся заговорить друг с другом. Время скачет галопом: вот уже и ночь, и дождь становится чуть-чуть сильнее, а ноябрьский холод понемногу пробирает до костей.

— Наиль, я бы хотела

сказать… — начинает она одновременно с моим «Ева, есть еще кое-что…».

Улыбается и делает приглашающий жест, уступая мне право говорить первым. Я достаю еще один конверт и вручаю ей, предлагая открыть прямо сейчас. Внутри фотографии дома в Лондоне, который я купил через агента, так же документы на владение на имя Евы (я не мог сделать этого раньше, пока она не вернула свою прежнюю фамилию), и мое, заверенное у нотариуса, разрешение на вывоз ребенка.

— Это что? — переспрашивает она, листая фотографии, пока я держу ее зонт.

— Место, в котором вам с Хабиби будет хорошо. Три этажа, свой внутренний двор, даже сауна есть и бильярдная, и …

— Я не умею играть в бильярд, Наиль, — резко перебивает она.

— Будет повод научиться.

На самом деле я понимаю, что она хочет услышать прямой ответ на свой прямой же вопрос, но у меня в глотке словно рыбья кость торчит, размером с осиновый кол. Даже сглотнуть не могу, потому что действительность оказалась намного тяжелее, чем я себе представлял. Я знаю, что вырываю себе сердце, но цена этой агонии — вероятно, единственно верный поступок, какой я совершил в своей паршивой жизни.

— Я хочу, чтобы ты забрала дочку и уехала, Осень. И начала жизнь с чистого листа.

«Там, где никто не сделает тебе больно, детка, даже я…»

Ева задерживает взгляд на разрешении на вывоз Хабиби, и я отворачиваюсь, отхожу к парапету. Складываю зонт, подставляя лицо дождю. Натянут до предела, разрываюсь внутри, словно до отказа натянутая на болванку кожа. Не представляю, что я буду делать, когда они уедут, если даже сейчас мысль о том, что я буду видеть дочь раз в несколько месяцев лишает меня способности дышать. Легкие словно наполняются кровью, и я тону в пустыне собственной гадостной жизни.

— Ты сказал: «Я хочу…», — слышу настороженный голос Евы. Поворачиваюсь — и попадаю под обстрел ее взгляда.

До чего же она красивая в эту минуту: такая … словно подсвеченная изнутри, как луч солнца, об тепло которого хочется греться всю жизнь. Судорожно сую кулаки в карманы пальто, лишь бы не схватить ее в охапку, вдавить в свое тело до хруста, сжать волосы в кулаке и сказать то единственное, что будет правдой из всей моей сегодняшней бравады: «Ты — моя, Осень, и ни хрена я тебя не отпущу».

Но это был бы поступок влюбленного эгоиста. Я и так перегнул палку, пряча ее в своем доме, хоть это и было сделано для их с Хабиби безопасности, и чтобы оградить от возможного вмешательства Яна. Хоть, как оказалось, придурок все равно нашел способ ее достать.

— Что? —

переспрашиваю я, понимая, что потерял нить разговора между попытками выжечь у себя в душе каждую черточку ее лица.

— Ты сказал: «Я хочу, чтобы ты уехала», — терпеливо повторяет Ева, приближаясь.

— Так будет лучше для вас с Хабиби. — Сглатываю, но проклятый ком никуда не девается. Наоборот, становится вязким и плотным, и кажется, я скоро совсем разучусь говорить. Так и буду смотреть на свою женщину молчаливой рыбиной.

— Я не хочу знать, что, по твоему мнению, будет лучше, — немного злится она и подходит впритык. Поднимает руку, чтобы прикрыть меня своим зонтом. — Я спрашиваю, чего хочешь ты. Без всякой благородной чепухи.

— Ева, брось, где я — а где благородство, — бравирую я, но сам же себе не верю. Впервые в жизни захотел совершить правильный поступок, ради которого казнил половину своих демонов, а меня за него еще и отчитывают. Хочется улыбнуться, но хрен бы там — губы словно задеревенели. — Ты же хотела быть свободной. Вспомни, сама рассказывала, что мечтаешь о доме в Лондоне, и о лужайке на заднем дворе, где сможешь…

Я вовремя замолкаю. Те мечты были мечтами Осени, которые она рассказывала мне по телефону, и в тех мечтах была Марина и маленький детский домик, где она могла бы устраивать чаепитие для своих кукол.

Но Ева все понимает, иначе откуда взяться этой мягкой улыбке? Не могу удержаться — хочу притронуться к ней. Может быть, последний раз в жизни. Кладу свою руку поверх ее ладони на ручке зонта и чуть-чуть сжимаю пальцы, наслаждаясь ощущением ее колющих в ладонь костяшек.

— Даже у розовой мечты есть срок годности и ты, мягко говоря, немного опоздал, — говорит Осень, разглядывая наши пальцы. — То были мечты женщины, в чьей жизни не было тебя.

Чувство бесконечного падения в пустоту внезапно сменяется ощущением свободного парения, ведь эти ее слова так похожи на надежду для меня. Или, может быть, мы снова говорим загадками? Перебрасываемся, как мячиком для пинг-понга, красивыми фразами, чтобы немного оттянуть момент прощания.

— Я не хочу держать тебя на поводке, Ева, — наконец, говорю я. — Не хочу, чтобы ты думала, что у тебя нет права выбора. Понимаю, что мое предложение несколько радикальное…

— Несколько? — Она вскидывает брови и качает головой. — Ты предлагаешь новую жизнь, Ветер.

— Ну, не такой уж и плохой подарок, — пожимаю плечами я. — Сможешь открыть новый клуб и взорвать ночную жизнь Лондона. Я позабочусь…

— Прекрати немедленно, Садиров, — хмурится Ева. — Не надо вот этого всего. Мы оба прекрасно знаем, что я никуда не уеду.

На миг мне кажется, что она хочет сказать гораздо больше, но Осень молчит. И пока я собираюсь с мыслями для нового раунда нашего разговора, она трется щекой о тыльную сторону моей ладони и прижимается губами в беззвучном поцелуе. Я слышу, как сердце разрывается в хлопья, как душа наполняется жизнью после тяжелой засухи.