Осень матриарха

Мудрая Татьяна Алексеевна

Вернулся.

– Ты позволишь затопить? Мне сыро.

Вынул из кармашка куртки коробок, зашитый в берёсту, чиркнул спичкой о камень. Всё-то у него старорежимное и самостийное, заметила я про себя, вон и смесь на головках вполне себе горючая, и сами головки, наверное, окунал в воск, чтобы подольше горели.

– Проголодалась, наверное? Только не ройся в продуктах, я быстрее дело улажу. У меня таганок с прошлых дней запрятан и котлы-кастрюли-сковородки.

– И нож за голенищем сапожка? - спросила я.

– Как всегда. Воевать с консервами. И с корневищами в подвале. Там, думаю, и картофель

давно пророс, и хлеба зацвели.

Вот так и беседовали: чуточку нудно, только со смыслом, который подстилался под словами, словно дымная поволока. Кстати, воздух под крышей был сухой и свежий, вся гарь уходила в один скрытый воздуховод, вредные газы из подпольной ухоронки - в другой. Брюква и картофель ничуть не погнили, крупа не поддалась жучку, даже плоские хлебы хоть зачерствели, но стоило разогреть один на сковороде - и в хижине вовсю пахло свежей выпечкой.

Вот так и жили: монотонно, да всё равно - то была самая лучшая наша неделя. Отдых. Джен оказался совсем иным, чем в любом из мест, где царствовал и добивался самостояния: молодой, беспечный, ироничный и нимало не властный. Ему нравилось спрашивать моего разрешения и подчиняться. Мне - плыть по течению, соглашаясь со всем, что он предлагал. Оказывается, так легко не иметь задних мыслей...

Каждый из нас открывался себе и другому с неожиданной стороны. Он любил не только готовить: палас на ложе соткал тоже он, ради медитативной практики, как объяснил слегка напыщенно. Стан разобрал и спрятал неподалёку: если моя ина захочет - сделаю ей полотно для юбки и жилета, как носят женщины в деревнях горного Севера, да и прямо в её Лесу. Только снять рисунок понадобится. Да что - крой там самый лёгкий, я и сшить не затруднюсь нимало.

– А поясные бляхи сковать и приладить к кожаной полосе? - поинтересовалась я. - Ты ведь без пяти минут оружейник и без году неделя сам Каорен.

Насчёт боевых украс для Дженовой личной надобности я не забыла. Могла бы и забрать как заклад, но казалось неинтересно.

– Скую и бляхи для оберега, - ответил он.
– Но не сей же час. Наряд ведь тоже не в минуту создаётся.

Ладно. Теперь самое важное.

Погреб был вырублен в монолите, настолько по виду незыблемом, что так и напрашивалось поискать там секрет-другой типа рычага и движущейся стены. Но отнорок находился совсем в другом месте. Буквально на виду - в широкой облицовке камина, которую можно было открыть точно так же, как входную дверь. Приложив к одному из плоских кирпичей ладонь.

Мы кое-как протиснулись в щель. А за ней было нечто по-своему даже более удивительное, чем вся цитадель Оддисены.

Большая комната с низким потолком и грубо стёсанными стенами. Меблировка ещё более скудна, чем в первом помещении, - если и то, и другое можно назвать мебелью. Кровать, стол и сиденье с высокой спинкой, вырезанные в монолите, покрытые скудной резьбой и отполированные. (По всей видимости, здесь кругом был серый мрамор, но это проявлялось только местами.) Снизу струится мягкое тепло с еле заметным сероводородным запахом - он исходит, скорее всего, от ручья, что течёт по нескольким трубам, упрятанным в пол, и снова собирается в небольшом угловом бассейне.

В нишах, которыми изрезаны все стены, сложены одеяла, подушки, посуда, всякая тряпичная мелочь.

Какие-то ящики, занимающие весь проём до самого потолка. Где-то поставлены ширмы или полуопущены занавеси, но чаще маскировка отсутствует.

– Я говорил о консервах? Большей частью здесь сублимированные концентраты, - негромко пояснил Дженгиль. - Чистая питьевая вода, чтобы их размочить, - вон за той дверцей, увидишь: самое холодное место. Углубления - по сути большие кладовки, на виду лишь фасад. В одной имеется вытяжка - там у нас долгоиграющий ватерклозет. Есть витамины и лекарства, фонари холодного света и вечные зажигалки, бумага в стопах и карандаши, но нет книг. Книги - это чужая мысль, а чтобы без проблем обитать в затворе, нужно научиться слышать свои. В общем, всё рассчитано на год-два строгой изоляции - если ты раньше не запсихуешь и не выскочишь назад в главный дом, причём опрометью. Или не сойдёшь с ума и не решишь остаться здесь навсегда. Или...

– Да говори уже всё до капли, - отозвалась я. - Ведь привёл другого человека лишь ради того, чтобы поделиться.

– Или есть третий выход пострашнее двух первых, - сказал он. Резко отдернул крайнюю занавесь.

Там было совсем немного вещей. И бесконечная тьма.

– На другом конце туннеля - царство Эро, - проговорил он. - Сам не знаю, как долго теперь туда идти. Ту часть пути они держат и расчищают, эту блюду я сам. Наше Братство не слишком ладит с той стороной... Зеркала. И я тоже не желал бы встретиться кое с кем из родичей с той стороны амальгамы. Причины личного свойства, скажем так. Но никакой ровным счётом мистики: не более чем в диггерстве или спелеологии.

Он помолчал, ожидая моей реакции, и добавил:

– Знаешь? Я перекодирую замки на твою руку в придачу к своей. Это совсем просто.

Я не спросила, зачем ему. Даже не поинтересовалась, как он сделает: через силт или скопировав рисунок на внутренней стороне моей ладони. В электронном виде или так же старомодно, каким казалось в этом укрытии всё и вся.

Вот так всё и шло. И, разумеется, мы любили друг друга: я тоже была там старомодной, и "заниматься сексом" совершенно не подходило к ситуации, внутри которой мы оказались.

А теперь о занозе, что я чувствовала всё время. Хотя не совсем так. От Джена я переняла счастливое свойство души: отодвинуть в сторону неизбежное и жить, как живётся. Если ты знаешь, что так или иначе расплатишься и это непреложно, как любой физический закон, - к чему переживать как трагедию ту конкретную форму, в какой выражается плата?

("Нет, рановато этим - о трагедии. Хотя снова зарубка на память. Думаю, мои пелеситы ничего не забывают, даже того, что не восприняли и не поняли целиком".)

Словом, в последний день я спросила:

– А ты что с меня возьмёшь как залог?

– Самое простое, - ответил мой возлюбленный. - Роди мне дочку. Не убивай её. Думаю, твоих сыновей не хочет сама природа - твоя или вообще. Но и не береги, как скорлупу перепелиного яйца. Пускай она с самого начала будет сильной.

Хорт явно поделился с ним, но так же явно перефразировав свой совет мне. О поле ребятишек он не сказал ни слова: только о моём желании. Но хотела ли я сделать из себя продолжение моего милого? Хотя бы из мельчайшей своей частицы?