Осеннее равноденствие. Час судьбы
Шрифт:
Скрипят ворота, звучит чужая речь…
Два немецких солдата останавливаются под тополем, окидывают взглядом двор, смотрят на Йотауту, стоящего возле кучи дров. Высокий — простоволос, пилотка засунута за ремень, в руке каска. Низенький расстегнул воротник мундира, вставил в петлицу красный пион. Именно он показывает на колодец. Хотя двор зарос густой травой, хорошо слышен стук шагов.
Казимерас берет в руки топор. Топор тяжел, накален солнцем, блестит отточенное лезвие.
Головы обоих солдат наклоняются над цементным срубом колодца.
Казимерас замахивается топором. По самой сердцевине. Как легко раскалывается
Низенький берется за жердь журавля, ведро гремит о сруб. Высокий показывает рукой на скрипящий журавль, на горшки, надетые на штакетины, что-то громко говорит.
Левой рукой придерживает чурбачок, правой поднимает топор. Неторопливые мерные взмахи. Будто щепу колет. Почему же так плохо у него идет дело? Наверное, потому, что он не видит, что делает. И мысли у него совсем о другом…
Журавль скрипит. Он всегда скрипит. Еще папаша Габрелюс ставил, а служит по сей день. Конечно, надо бы ворот приладить. Это уж пускай Каролис…
Ведро плюхается в воду. Какая бы ни выдалась засуха, вода в колодце никогда не иссякает — хорошее место выбрано, искали ведь с ивовой рогулиной. И какая студеная вода, чистая, видать, прямо из земной жилы.
Высокий подтягивает рукава мундира до локтей, подбоченивается, стоит широко расставив ноги.
Где же его… вот такого… видел Казимерас? «Фашист!» — издалека, как будто из-под придорожного клена, долетает голос Людвикаса. Ведь это Отто Винклер, вылитый Отто Винклер! (Год назад, перебираясь с семьей и всеми пожитками на Запад, старик Винклер сказал: «Мы еще вернемся». Жителям Лепалотаса казалось — пустой разговор.)
Низенький вытаскивает ведро. Ведро задевает за край сруба, выплескивается вода, оба отскакивают, еще шире расставляют ноги.
Двор звенит от легких ударов топора. Звенят и поленья, падая наземь. Ольховые поленья, хорошие дрова.
Ведро они ставят наземь.
Разве не могли на край сруба? Извозят, грязное опустят обратно в воду.
Низенький снимает с крышки металлическую кружку, осматривает ее. Будто дурак, нашедший на дороге подковку.
Тюк… тюк… тюк…
Отто Винклер, — другого имени для него нету, — Отто Винклер, кажется, только теперь слышит это тюканье.
— Komm her! [7]
Казимерас, отставив деревянную ногу и наклонившись, берет с земли новый чурбачок. Замахивается. По самой сердцевине…
— Komm her!
Где он слышал такой голос и эти слова? «Komm her», — окликнул его немец поздним вечером на железнодорожном вокзале. Он был без обеих ног. Будто обрубок дерева, брошенный под забор. Немец попросил закурить, но у Казимераса не было сигарет, и он только развел руками. «Мне-то больше повезло», — печально подумал. — «Krieg ist schlecht, — сказал бывший солдат. — Nie mehr Krieg» [8] .
7
Иди сюда! (нем.)
8
Война плохо. Не надо войны (нем.).
— Komm her, Schwein! [9]
Звонкий
«Он зовет меня, надо идти».
Низенький солдат держит в вытянутой руке кружку с водой.
Им страшно хочется пить.
«Почему мне не выпить эту кружку холодной воды? — думает Казимерас. — Так жарко, рот сухой, будто ошпаренный, — в самый раз будет. Немец зачерпнул из твоего колодца воды и напоит тебя, ха-ха…»
Тени от лип коротки, едва закрывают амбар. Весь двор озарен солнцем, трава местами порыжела. Давно не было дождя. Дождь смыл бы пыль. Если б сейчас пошел дождь, было бы в самый раз — луга еще не скошены, а хлебам и огородам — боже как надо.
9
Иди сюда, свинья! (нем.)
Деревянная нога скрип да скрип. Идет он покачиваясь, держит в правой руке топор; как был топор в руке, так он и идет с ним. Не чует ни рук, ни ног… обеих ног, пальцы правой так ныли ночью, но теперь утихомирились.
— Lass die Axt! [10] — делает шаг в сторону высокий солдат… Да, это Отто Винклер, простоволосый. Слабый ветерок тормошит желтую прядь на лбу.
«Мог бы и не кричать, я ведь иду и выпью эту кружку. Ах, они думают, что колодец отравлен».
10
Оставь топор! (нем.)
— Lass die Axt!
Лицо солдата Отто Винклера багрово, блестит от пота, его руки хватаются за автомат, висящий на груди.
Со стуком открывается дверь избы, и на веранду выбегает Каролис.
— Отец, почему ты топор…
Казимерас внезапно чувствует вес топора. Правда, зачем его надо было брать, когда так нещадно палит солнце…
— Бросай топор на землю, отец!
Посреди двора? Где это видано, чтоб топор валялся посреди двора. Место топора возле дров, и он бросит…
Поднимает топор — он молнией вспыхивает на солнце, — замахивается…
В руках Отто Винклера вздрагивает автомат — раздаются оглушительные выстрелы.
Казимерас Йотаута вытягивается всем телом, опускает поднятую руку, но топор не выскальзывает, пальцы крепко сжимают топорище, и кажется, что сейчас ему очень хотелось бы бросить его в сторону солдат. Но уже поздно… слишком поздно. Плечи перекосились, лицо повернулось к избе — к Каролису, к женщине, выбежавшей на порог.
Он падает на бок, сжимая в руке топор.
И Каролис и мать не могут сказать ни слова, сдвинуться с места — расширившимися от ужаса глазами смотрят они то на упавшего отца, то на солдат возле колодца.
Высокий что-то говорит низенькому, опускает руки в ведро, набирает пригоршни воды, плещет на лицо, на багровую шею и, достав двумя пальцами из кармана штанов белый платок, вытирает руки.
Низенький стоит рядом, не спуская глаз с товарища.
Громыхая сапогами, они выходят из широко распахнутых ворот.
Из дома выскакивает Юлия с младенцем на руках и бежит мимо все еще не пришедших в себя Каролиса и матери, первой подбегает к свекру, который почему-то улегся посреди двора.
— Папа, что с вами? — спрашивает, наклонясь.