Осенний лист или зачем бомжу деньги

Царицын Владимир

–  Врешь! Врешь, тварь!

По голосу было понятно, что Сидоров взбешен и в эту минуту готов на все.

'Сейчас он ее убьет. А потом меня…'.
– Альфред, наконец, решился и смиренно пошел умирать.

Но ему была дарована жизнь. И не самая плохая жизнь.

…Когда Сидоров ушел, Катенька долго стояла, не шелохнувшись, и смотрела на дверь. По ее смуглым щекам текли прозрачные слезы.

Альфред в нерешительности стоял сбоку от нее и ждал, потом тихо подошел и нежно прикоснулся губами к ее красивому голому плечу.

–  Катенька…

Она вздрогнула

и, оглянувшись на Альфреда, словно опомнившись, что стоит перед ним голая, кинулась к столу и, сорвав скатерть, укуталась ею. Катя вдруг застеснялась своей наготы, она не хотела, чтобы Альфред на нее смотрел. И Альфред понял - то, что произошло этой ночью, было простой женской местью. Она мстила Сидорову, унижала себя изменой, а, унижая себя, унижала и его, своего мужа, изменившего или собирающегося изменить ей. Сейчас месть исполнена и все закончилось. Они, Альфред и Катенька снова стали чужими. Она -

Екатерина Андреевна Сидорова, его начальница, а он… Наверное, он теперь никто…

Катерина присела на диван и попросила:

–  Прикури мне сигарету.

Альфред, никогда не видевший Катю курящей, удивился, но достал пачку, прикурил и протянул ей прикуренную сигарету. Катенька глубоко затянулась, выдохнула дым и объявила:

–  Теперь ты будешь тут жить, в этом доме… Со мной.

–  Но ведь ты меня не любишь…, - вяло возразил Альфред.
– Ты его любишь.

Катя пожала плечами и, помолчав, задумчиво произнесла:

–  Люблю.

И было неясно, кому адресовано это признание, но Альфред понял - не ему.

Тем не менее, они стали жить вместе. И прожили пять лет. Катенька не любила Альфреда, она никогда в этом не признавалась, но и обратного не утверждала. У них просто не было разговоров на тему любви. Жили, да и все. Регулярно занимались сексом, но Альфред чувствовал - Катенька в эти минуты где-то очень далеко, глаза закрыты и думает о чем-то своем. Впрочем, прежнего своего мужа Катя не вспоминала, во всяком случае, имени его вслух никогда не произносила. Жили дружно, сообща крепили и расширяли свой бизнес, никогда не ссорились, даже по рабочим моментам. Да и о чем можно спорить и по каким поводам ссориться, если все решения всегда принимает один человек, а у другого собственное мнение либо отсутствует напрочь, либо он в своих суждениях уверен не бывает?

Альфред не то чтобы был в полном восторге от такой жизни, но она его в принципе устраивала. Катенька заменила ему мать. Он и любил-то ее, как маму, которая всегда знает что делать…

Но вот Катеньки не стало. Альфред решил: все! Это конец! Конец!

Конец его жизни! Нет смысла бродить по городу. Нет смысла чего-то ждать. Нет смысла ни в чем. Рядом с ним нет человека, взрослого и рассудительного Взрослого и рассудительного. Альфреду тридцать три, а он ощущает себя ребенком, нуждающемся в опеке старшего. Так где же найти этого старшего, способного вести его, Альфреда, Алика

Молотилова? Куда? Не важно. Лишь бы он был, этот ведущий, а куда он поведет, не имеет значения. Но его нет. А значит, и смысла нет в дальнейшей

жизни.

И когда он был уже готов наложить на себя руки, он встретил

Сидорова и воспрянул духом - нашелся человек, который знает, что делать. Ничего, что Сидоров бомж, он сильный, он знает…

А вот теперь не стало и Сидорова.

Что делать?

–  Эй, Окрошка!
– Альфред тряхнул сидящего на асфальте Окрошку за плечо.
– Петр Васильевич!

Окрошка вдруг ожил.

–  Какой я тебе Петр Васильевич?
– Окрошка сверкнул в темноте глазами.
– Я…, - он склонил голову набок, на мгновение задумался и сказал с хитрой полуулыбкой: - Зови меня просто…Василич.

–  Хорошо. Куда мы теперь, Василич?
– Альфред с радостью вошел в роль ведомого.

–  Куда? Знамо куда, домой пока. А там видно будет.

–  Куда домой? На 'Искру'?

–  У меня другого дома нет.

–  Но там же бандиты!

–  Ага. Сидят, тебя караулят. Делать им больше нечего.

–  Караулят, Василич, караулят, - покивал головой Альфред.
– Я

Пархому нужен. Вернее, наоборот - не нужен. Я же свидетель, а

Пархому мои свидетельские показания ни к чему. Тех бандитов, что ты,

Василич с Сидоровым замочил, наверняка, Пархом хватился…

При упоминании о его боевых заслугах, лицо Окрошки озарилось довольной улыбкой.

–  …А это означает, - продолжал Альфред, - что на заводе засада.

Так что на 'Искру' нам с тобой никак нельзя. Меня убьют и тебя за компанию.

–  Убьют, ясен пень, - согласился Окрошка.
– Как я этих бандюков… из калаша! Такое не прощают. Да. Убьют. Обязательно отомстят. Меня зарежут и тебя…, - он снисходительно посмотрел на Альфреда, - как свидетеля. Они ж разбираться не станут - кто ихних братков из автомата мочил, а кто под столом прятался.

–  Не будут, - кивнул Альфред.

–  Вот и я говорю… И что ж теперь делать?
– Окрошка почесал затылок.
– Куда теперь…? Хоть и, правда, в монастырь. Или к майору вертаться? Только сдается мне, что он не очень-то нашему возвращению обрадуется. Не нужны мы ему теперь. С Ляксеичем-то они корефанили, я думаю. Потому он ему и не отказал. А теперь, когда Ляксеича нет больше… А женка у него хорошая, - мечтательно произнес Окрошка и чмокнул губами.
– Красивая. И вся ладная такая! Было че у тебя с ей?

Я сразу понял - было.

–  Нет. Не было ничего, - Альфред категорически опроверг предположение Окрошки о его любовной связи с женой майора Мотовило и, видя, что тот ему не верит, добавил: - Могло было быть, но…не было. Честное слово. Нас всех с завода уволили, и никто не знал, что его ждет завтра. И я… В общем, смалодушничал я, решил, что одному мне легче будет выкарабкаться… А у Наденьки папа с мамой в деревне. Она к ним должна была уехать. Вернуться. Я подумал…

–  Да ладно, - прервал его лепет Окрошка.
– Было, не было. Какая теперь разница? Все равно к майору не пойдем…Сейчас бы в наше бомбоубежище пробраться. Там и светло и тепло и двери железные.