Ошибка грифона

Емец Дмитрий Александрович

У трамвайных путей, идущих вдоль радиоцентра, была глубокая грязная лужа. Ночью она замерзала, днем таяла и глотала окурки и мелкие монетки, выскакивающие из карманов перепрыгивающих ее прохожих.

Перед лужей на корточках сидел бомж в трусах и хозяйственным мылом стирал свои брюки, то и дело их решительно встряхивая. Капли и мыльная пена летели на людей на трамвайной остановке. Люди шарахались в разные стороны, отодвигались, ругались.

Метрах в десяти от бомжа на газоне разместился уличный музыкант и, отстукивая ритм ладонью по

гитаре без струн, орал самым кошмарным в мире голосом. За каждым, кто проходил мимо, музыкант назойливо бежал со шляпой. Причем особенную назойливость проявлял по отношению к тем, кому он, по всем признакам, не нравился.

Чуть ближе к радиоцентру, там, где непрерывно тек людской ручеек, стояла скромная и милая девушка в очочках и, держа в руках папку, предлагала прохожим под чем-то расписаться. Расписывались много и охотно. Даже очередь порой выстраивалась.

– Место неудачное человек для стирки выбрал! – сказал Мефодий, вновь переключая внимание на бомжа в трусах.

– Напротив, очень удачное! Никак его не обойдешь! – сказал Варсус, соображавший быстрее Буслаева.

– Почему?

– Потому что это комиссионер под личиной!.. И тот с гитарой – комиссионер. А девушка в очочках, кажется, суккуб. Комиссионеры не могут в таких хорошеньких превращаться…

– Ага, – подтвердил Эссиорх. – Суккуб. Собирает подписи, чтобы бомжа и музыканта отсюда убрали и посадили суток так на пятнадцать. А на самом деле там крысиным молоком между строк отречение от эйдоса.

– Это же будет не засчитано! Бумажка фальшивая! – заметила Дафна.

– В том-то и дело, что нет, – вздохнул Эссиорх. – Люди, которые подписывают, все без исключения очень искренно ненавидят. Прямо горят гражданской сознательностью. Истребить этих уродов, стереть с лица Земли! Вот подпись силу и обретает… Сама взгляни, как все гладко идет!

Дафна увидела, как, принимая у бодрого пожилого мужчины ручку, суккуб будто случайно коснулся его. В следующий миг ладонь суккуба на доли секунды скользнула человеку в грудь, пройдя сквозь кожу и ребра. Ощутив что-то неопределенное, но страшное, мужчина тихо охнул. Поочередно схватился за сердце, за желудок, за печень. Сердце тикало. Желудок варил. Печень рапортовала о полном своем довольстве. Но тоска не исчезала. Тогда мужчина с острым подозрением уставился на девушку, но та мило улыбалась, одновременно за локоток разворачивая его к метро. Не понимая, что с ним, пенсионер, часто оглядываясь, потащился к павильону «Новокузнецкой».

А суккуб, улыбаясь, уже спешил к шагавшему по дорожке молодому человеку, протягивая ему папку с ручкой. Молодой человек ответил суккубу столь же любезной улыбкой, охотно взял у него ручку и нарисовал на договоре смайлик. Потом полюбовался смайликом и пририсовал к нему еще ушки и реснички. И снова улыбнулся суккубу, еще милее, чем в прошлый раз. Не оставаясь в долгу, суккуб приготовился ответить ему столь же волшебной улыбкой, но внезапно дернулся всем телом, и рот его пополз вбок и вниз.

Несмотря

на дурацкую шапочку, он узнал в молодом человеке Варсуса – одного из лучших бойцов света, известного также как «пастушок». В ужасе подпрыгнув, суккуб попытался улетучиться, но жабой обрушился на асфальт. Опять подпрыгнул – и опять обрушился… Варсус укоризненно поцокал языком и показал суккубу договор, внизу которого, чуть ниже смайлика, была изображена небольшая руна.

– Больше не скачи! Сам знаешь: пока эта руна здесь, ты не отдалишься от меня больше чем на два шага! – сказал он.

Тем временем Эссиорх и Мефодий подтащили к ним комиссионеров. Комиссионер Эссиорха был несколько помят, поскольку хранитель приложил-таки его кулаком, а комиссионер Буслаева попискивал и ругался, размахивая мокрыми брюками.

– За ушко! За ушко меня возьми! Так ты меня задушишь! – хрипел он.

Мефодий не поддавался, зная, что уши у комиссионеров легко отрываются. Тот же фокус, что у ящерицы с хвостом. Останешься с ухом в руке и потом развлекай себя тем, что лепи из него оживающих гадиков.

– Люди! Спасите! Есть у вас хоть капля человечности? – голосил суккуб, работая на публику.

Тело у него изгибалось очень художественно, с глубоким драматизмом. Мефодий, как ни привычен был к театральным проделкам суккубов, и то едва не кинулся вырывать девушку из рук Варсуса, но случайно заметил, что локоть у бедняжки в порыве актерства выгнулся в противоположном направлении. В следующую секунду Варсус аккуратно вставил в разинутый рот красавицы снятую с головы шапочку:

– И не вздумай выплевывать! Я обижусь! Ты понял?

Суккуб закивал с шапочкой во рту.

– Это правильно! – одобрил Варсус. – Еще бы один писк – и из страдающего ты сделался бы пострадавшим!

Комиссионеры, в отличие от суккуба, голосить не пытались, а, шушукаясь, поглядывали на Мефа и на золотые крылья у него на шее.

– Здравствуйте, Мефодий Игоревич! – залебезил «бомж». – С повышеньицем вас!.. А мы-то вас еще вот такусенького помним! Сидит себе на Большой Дмитровке, эйдосы принимает, договорчики продлевает! Малюсенький такой, прямо кнопочка, под штанишки телефонный справочник подложен! А такой весь решительный-решительный! Прямо ни-ни! Я тогда уже знал, что вы далеко пойдете! Вот ему вот, Гнусию, говорю: «А наш-то Мефочка далеко, далеко пойдет!»

«Певец» закивал, соглашаясь с ним:

– А Арей-то, Арей! Как без него плохо! И без Улиточки! И без Наточки с Чемоданчиком! Какое время-то было золотое! Золотое время! Хоть и били вы нас – но как били! Своей ручкой! – добавил «певец» и, расчувствовавшись, захныкал. Искренно так зарыдал, со слезами.

Мефодий тоже было расчувствовался, но случайно заметил, как, стекая по одежде, пластилиновая слеза втягивается в ногу и шариком катится вверх, напрямую поступая к глазам.

– Вот и хорошо, что помните! – похвалил он. – А теперь слушайте: бугор будет говорить!