Осколки вечности в Академии Судьбы
Шрифт:
– Я бы не смог.
– Не сравнивай его с собой. Ты совсем другое чудовище.
– А как похожи… – фыркнул Андрей Владимирович, с пыхтением зарываясь куда-то носом.
– Ты мое чудовище.
Ткань халата надрывно затрещала. От неловкости, что всякому свидетелю положена, я аж реветь перестала и поглубже зарылась в подушку.
– Мы не знаем, что там произошло, – глухо пробормотал ректор, давая «клыкастому товарищу» последний шанс. – И я не уверен, что должен вмешиваться в то, чего не до конца понимаю…
– Он перешел черту. Сцена в Эстер-Хазе, похищение, «Иммора»… Ублиум!
– За это судить только ей, – мрачно отозвался князь.
– Она совсем дитя. Перепуганная, потерянная девочка, шокированная смертью отца.
– Паршивый отец был…
– Своего ты не убивал.
– А как хотелось! – фыркнул Карповский.
– Если бы ты меня… вот так…
– Знала бы ты, пигалица, как часто я мечтаю тебя обезволить, замотать в ковер и утащить в пыльное логово. Подальше от этого бардака. И тебе лучше не знать, что я намерен там с тобой делать, – тихо рассмеялся ректор и стиснул в руках что-то сопротивляющееся. – Или можешь ты. Я добровольно «Имморы» наглотаюсь. Сам сварю целую чашу. Только уведи меня подальше. Но воспоминания оставь!
– Андрей, сейчас не время и…
– Я устал от этого дурдома. Хочу свою жену и тот домик в Бретан-Глоу, – проворчал ректор.
– Нужно найти Эрика, – хрипло, но настойчиво шептала она. – Ай! А говорил, не кусаешься… Вот и верь после этого страшным темным магам.
– Ани, он не хочет быть найденным.
– Захочет, – не согласилась княгиня. – Конечно, Шо его легко не отпустит, и будет суд… Но при всех смягчающих обстоятельствах… Срок будет не так и высок. Вероника вернулась целой, а граф не брезговал гипнозом и пытками.
Очередная клетка его убьет. Это было ясно даже мне, пустоголовой куколке, что связала свое сердце с монстром.
Я подтянула плед повыше, до самого подбородка. И замерла, прислушиваясь.
– Пигалица… Мне легче его понять. Его страх, его боль, – совсем тихо сказал Карповский. – Уверенность, что он никогда не будет прощен за все, что натворил. С таким мраком в душе сложно жить вечно. И невозможно смотреть в глаза тех, кто ненавидит.
– Думаешь, он ищет смерти? – прошептала она, плотнее прикрывая дверь.
Но то ли стены в больничном запредельно тонки, то ли воздушные потоки – на моей стороне, я слышала все отчетливо.
– Вампиру не так-то просто ее найти…
«От мелкой Веро
Отравой несет.
Кто ягоду съест,
Тот смертью падет!»
Заливалось в уши озорным, ехидным голосом брата.
– Он должен узнать о ребенке, – прошептала Анна, выбивая из мыслей глупый стишок. – Копаться в прошлом и зарываться в мраке – это, конечно, высший смысл бытия… Любимое занятие всех благородных мужей… Но есть вещи куда более важные для двоих.
– Я знаю, Ани. Я попробую передать
– И принеси из второй теплицы тех успокоительных травок, что выдаются по особо кошмарным поводам, – попросила Анна Николаевна, появляясь на пороге. Она нашла мои покрасневшие глаза и больше взгляда не отрывала. – Вероника, что ты решила?
– Я хочу вспомнить.
***
Хмурый ректор, прозванный Мрачным Демоном явно не в шутку, вышел из палаты. Дверь хлопнула, внутренности вздрогнули синхронно с целительской утварью на металлическом столике.
Ради святого морфа! Пусть окажется, что Андрей Владимирович за успокаивающими травками отправился, а не сообщение Эрику отсылать. Потому что я пока сама не готова поверить в случившееся.
– У тебя сейчас, наверное, в мыслях тролль знает что творится, – Анна Николаевна присела на край кушетки и сочувственно улыбнулась.
Взмах перстнем – и ширма послушно задвинулась, закрывая нас в уютном коконе тишины.
– Я только вчера стояла на Аптечной улице и смотрела в глаза отца, – призналась ей, ерзая на подушке. – А сегодня очутилась на чужом крыльце в чужой рубашке. Я не понимаю… Не понимаю, откуда «тридцать дней», «малыш» и «Иммора»…
Я укладывала, а оно не укладывалось. Совершенно.
– Когда мы удалим Ублиум Мортис и вернем украденное, все встанет на свои места, – пообещала княгиня и мягко ткнула пальцем в мой висок. – Закрой глаза и расслабься. Не бойся. Это почти не больно и ребенку не навредит.
– Я не боюсь… То есть, я не подумала даже, что надо бояться, – пробормотала с ноткой вины.
Как можно навредить тому, что ненастоящее? Оно придумано. Оно… просто в шутку.
Да-да, Судьба любит злые шутки, особенно над Честерами.
– У тебя шок, но ты славно держишься, Вероника, – подбодрила Анна Николаевна, когда я заставила зубы стучать потише. Истерика все еще плескалась внутри, зудела под ребрами.
«Почти не больно» оказалось все-таки больно. Я закусила губу и попыталась громко не выть, пока княгиня извлекала из меня взвесь ярко-зеленых капель.
Они росой скапывали на серебрянный поддон, заранее заготовленный и размещенный на столике на колесах. Сочные травянистые брызги… Так красиво они блестели на солнце – как икра, отложенная изумрудной рыбиной.
Вот он какой, Ублиум, когда не в листьях. Я только в теплице его видала, когда дежурила на поливе у госпожи Дороховой. Вкус у забвения был отменно горьким, как горчичный взвар, настоянный на лимонных косточках. Но и прозрение вышло несладким.
Извлечение Анне Николаевне давалось куда лучше, чем мне. Мадам Туше могла бы подыскать какой-нибудь запылившийся кубок. Чувствовалось, что княгиня хеккара съела и на целительских чарах, и на бытовых.
Живот крутило дурным предчувствием. В висках лязгало болезненное «Э-рик! Э-рик!» всякий раз, когда княгиня откладывала на поднос серебряный пинцет.