Оскорбление третьей степени
Шрифт:
— Понятно, — протянула Констанция, не вполне с ним соглашаясь. — Но ты кое-что упустил. Картину, которая висит криво, нужно чуть-чуть подвинуть, и она снова будет располагаться под прямым углом. С ревностью, будь она обоснованная или нет, не все так просто. — Она кивнула в сторону соседнего столика, где две хохотушки даже не подозревали, какую сложную дискуссию вызвали своим присутствием.
— Ошибаешься, — возразил Марков. — В этом-то и загвоздка. Картина, однажды повисшая криво, уже никогда не будет висеть ровно. Да, ее положение можно выровнять, однако толку от этого не будет. Допустим, рядом с ней висит еще одна картина, и тогда все происходящее сведется к тому, что теперь она тоже оказывается под подозрением: а что,
Когда Констанция явилась в ресторан «У Рейнхардта», все столики были заняты, однако, сколько бы она ни искала за колоннами, за вазами и в укромных уголках, нигде не находила Маркова. Герр К. несколько раз пробежал мимо, но, улучив свободную минутку, подвел Констанцию к барной стойке и полюбопытствовал, можно ли где-нибудь купить такую же парку, как на ней. Она ответила «нет» и добавила, что это ее униформа молчания, после чего сняла парку, и герр К. принял ее с преувеличенной галантностью.
Подойдя к Констанции в следующий раз, он поставил перед ней бокал шампанского, сказав, что это за счет заведения. Она поблагодарила и отпила глоток, первый глоток алкоголя за несколько дней, которые теперь представлялись ей годами.
— Марков тоже придет? — осведомился герр К. — Или вчера в опере его все-таки застрелили?
— Не знаю, сама не могу его найти, — ответила Констанция, приняв замечание об опере за шутку, смысла которой ей было не уяснить. — О чем вы? Я ведь только приехала из «Тихой обители», соображаю с трудом. — Говоря, она скользила взглядом по лицам посетителей ресторана.
— Как, вы разве не в курсе? Об этом весь город гудит.
Герр К. недоверчиво уставился на Констанцию, но не увидел в ее глазах ни намека на понимание. Он отвернулся, что-то поискал, нагнулся под стойку и, выпрямляясь, протянул Констанции газету.
— Там, в конце, — коротко произнес он и поспешил к одному из столиков.
Констанция принялась листать бульварную га зету. На последней стра нице она безош ибочно оты скала заголовок «Разборки в опере. Расстрел зрителя. Остановка спектакля. Все о необычной полицейской операции в „Комише опер“». Под ним размещались несколько снимков, на одном из них Марков лежал на спине, раскинув руки, по его животу расползалось пятно крови, а подпись гласила: «У зрителя из десятого ряда на животе большое красное пятно». На другой фотографии вокруг Маркова хлопотали санитары, на третьей его с курткой на голове вели сквозь толпу…
Констанция не глядя потянулась за бокалом и залпом его осушила.
Если верить статье, представление началось и завершилось в обычном режиме. В промежутке случилось несколько безумных сцен, которых нет ни в одном либретто. «Комише опер», вечер пятницы. Все билеты проданы, в зале полно немцев из соседних городов, туристы со всего мира. В программе «Евгений Онегин» Петра Чайковского. В середине спектакля раздается выстрел. Идет знаменитая сцена дуэли между Ленским и Онегиным. Когда дым рассеивается, публика видит, что на полу неподвижно лежит какой-то человек. На полу зрительного зала, не на сцене. Поднимается дикий хаос, включается свет, спектакль прерывают. Посетители вскакивают, несутся к выходу, с криками бегут по рядам. У одной из зрительниц, пятидесятишестилетней банковской служащей, нервное потрясение. Сутолока в коридорах препятствует проходу медиков и полицейских. Неожиданный поворот: на покойнике нет ни царапины. К тому же никакой он не покойник, потому что встает и вместе с блюстителями порядка выходит из зала под улюлюканье, свист и аплодисменты. На вопрос, являлось ли это частью сценария, художественный руководитель Барри Коски отвечает отрицательно. Кристоф Б. из Целендорфа, которому жена преподнесла билеты в оперу в честь его шестидесятипятилетия,
Констанция ощутила непомерную беспомощность. Она отказывалась верить прочитанному. От герра К., которого она засыпала вопросами, толку оказалось мало. Он ответил лишь, что Марков присутствовал на вчерашнем «обеденном коллоквиуме», а вечером в кафе явились те же полицейские, что и тремя днями ранее, и устроили ему допрос с пристрастием.
— Те же, что и тремя днями ранее?
— Да, они приехали сюда днем, поставили машину с включенной синей мигалкой у дома Маркова, пришли сюда и допытывались у меня, кто он, чем занимается, что за… Погодите, дам вам визитку. — Он открыл кассу и вытащил карточку. — Вот, можете оставить себе. Ева Танненшмидт, старший инспектор, Берлинский уголовный розыск и прочее. Приятная дама, хоть и из полиции. Вчера поздно ночью выпила пару порций виски.
— Нехорошо все это. Очень, очень нехорошо, — только и смогла вымолвить Констанция.
Она долго нажимала кнопку звонка у двери одной из квартир дома на Яблонскиштрассе, но звонок, очевидно, был сломан или выключен. Не так давно рядом с фамилией Шилля на двери была ее фамилия, Камп: Констанция вспомнила, что соскребла четыре буквы ключом, который потом оставила на кухонном столе рядом с прощальным письмом. Это произошло вскоре после той жуткой прогулки с элементами охоты, как она ее назвала, того переживания смертельной опасности, как позднее выразился Марков, делая акцент на том, что Шилль, сколько бы он ни заверял ее в своей любви, бросил ее в лесу, пожертвовал ею ради своего эгоцентричного и притом весьма токсичного чудачества. Да, охотник выстрелил в воздух, однако каждый сделанный выстрел является выстрелом в воздух до тех пор, пока пуля не попадет в ту или иную цель.
И, как всем известно, когда это происходит, время растягивается: у одних перед глазами проносится целая жизнь, другие видят свое будущее, и все это за ничтожную долю секунды. Самое неприятное — это, конечно, неуверенность (Марков назвал ее трансцендентальной неуверенностью) на тот счет, сколь долго будет продолжаться полет пули. Не исключено, что полет закончится годы спустя — если она, Констанция, понимает, что он имеет в виду. Когда же он, Марков, размышляет на эту тему, ему становятся понятны причины ее бессонницы: он на ее месте тоже не мог бы нормально спать.
Констанция снова нажала на звонок. Снова не раздалось ни звука.
Она постучалась в дверь, сначала еле слышно, потом громче.
Тишина.
Этажом выше щелкнул замок, кто-то вышел на лестницу и зашагал вниз по ступенькам.
— Фрау Камп! Вот так сюрприз. Давненько вас тут не было. Желаете повидать герра Шилля?
— Добрый вечер, фрау Эберляйн! — воскликнула Констанция, чуть не плача и в то же время радуясь, что хоть кто-то пришел ей на выручку. — Как хорошо, что вы здесь! Вы, случайно, не знаете, куда подевался Александр?
— Нет, к сожалению, — ответила пожилая дама, после чего достала из кармана своего неизменного синего клетчатого халата носовой платок и шумно высморкалась. — Зато я совершенно точно знаю, что с ним творится неладное. Давайте зайдем ко мне — по-моему, вам не помешает подкрепиться.
Вскоре они уже сидели на кухне фрау Эберляйн за столиком у окна, на котором лежали телепрограмма и прихватка. Хозяйка поставила чайник и взяла с подоконника открытую коробку шоколадных конфет с коньячной начинкой, чуть подвинув в сторону горшок с высоким хилым кактусом.