Оскорбление третьей степени
Шрифт:
Тем временем Констанция объясняла, что ноги сами ее привели к этому дому, вернее, не ноги, а предчувствия, притом самые дурные предчувствия. У них с Александром, и это ни для кого не секрет, с момента расставания больше нет ничего общего, да она просто не смогла бы иметь с ним ничего общего, ведь иначе ей никогда не удалось бы освободиться от него. И потом, она встречается с Марковым, ну, то есть с Оскаром.
— А теперь и он куда-то запропастился, дома его нет, на телефонные звонки он не отвечает, я искала его везде, полицейские искали его везде, но его нигде нет, даже здесь.
— Вы сейчас о ком, дорогая? Об Александре или о своем новом кавалере?
— И о том, и о другом. Они оба исчезли.
— Оба исчезли, — повторила пожилая дама. — Кстати, пока я не забыла: вчера, нет, позавчера к герру Шиллю приходили из полиции. Причем два раза за день.
Чайник пронзительно свистнул.
— С чего бы вдруг? — насторожилась Констанция.
Фрау Эберляйн, наливая воду в пузатый чайник, в который предварительно положила несколько фильтр-пакетиков с шиповником, вполголоса запела:
Я сижу в широком кресле;
Предо мной камин трещит;
С закипающей водою
Чайник песню мне жужжит[12].
— Не нравится мне это, — хмуро проговорила Констанция.
— Что-что? Никогда не говорите бывшей учительнице немецкого, что вам не нравится Гейне!
— Да я не о стихах, а о полиции. Их визиты — вот что мне не нравится.
— Понимаю, дорогая. Двое мужчин, как говорила моя матушка, это всегда путаница. Почти всегда. С одним исключением, пожалуй.
— А именно?
— Если их одинаково зовут. Тогда путаницы не возникает. Мама была замужем дважды — за моим отцом Эрвином, который погиб на войне, и потом за вторым Эрвином, послевоенным, который стал мне отчимом. В общем, этакий собирательный Эрвин получился, и я много лет не догадывалась, что Эрвин-отчим и Эрвин-отец — разные люди.
Констанция, невольно вспомнившая, что пару раз назвала Оскара Александром, на что тот отреагировал со смесью досады и великодушия, была слишком поглощена расследованием исчезновения своих бывшего и нынешнего кавалеров и потому не смогла связать визит полицейских с историей о двух Эрвинах.
— Просто безумие, — вздохнула она.
Фрау Эберляйн разлила по чашкам шиповниковый напиток, который лился из носика чайника, точно разбавленная кровь.
— А главное безумие состоит вот в чем: взгляните, это они, на снимках, один и другой. Поразительно похожи!
— О Маркове и Шилле такого не скажешь. Один скорее похож на ваш чайник, а другой, — Констанция огляделась, — на кактус. — Она осеклась, пораженная зловещей безвкусицей этого сравнения, и горько разрыдалась.
Фрау Эберляйн достала из кармана халата батончик «Темпо» и, за неимением других вариантов утешения, покрутила коробкой конфет на столе.
— Да, чего только в жизни не бывает. Возьмите лучше конфетку, поверьте старушке, сладкое и спиртное вам сейчас точно не повредят.
Констанция словно не слышала ее. Она вытащила мобильный, в сотый раз набрала номер Маркова, в сотый раз услышала в ответ только длинные гудки.
— Дорогая, на вашем месте я бы хорошенько обдумала, что можно сделать в столь поздний час. Вариантов всего два: либо ложитесь спать, ведь до завтра мир вряд ли перевернется, либо обратитесь в полицию.
Телефон старшего инспектора
Полчаса спустя Танненшмидт прибыла на Яб-лонскиштрассе, при этом ею двигал не столько профессиональный, сколько личный интерес. По пути она гадала, почему Констанция Камп решила покинуть «Тихую обитель» раньше срока. Воспрянув духом с ее появлением, Констанция успокоилась, смогла наконец нормально разговаривать и поведала собеседницам о том, что узнала сегодня днем после возвращения из Трибеля.
Инспектор, которую фрау Эберляйн угостила чашкой горячего кофе, выслушала Констанцию и сказала, что если бы полиция затеяла расследование в отношении всех взрослых мужчин, которые не проводят вечера дома и ночуют неизвестно где, то пришлось бы устанавливать наблюдение у каждой третьей квартиры. Однако в конечном итоге пребывание вне дома является частью западной культуры, таковы уж современные реалии. Затем Танненшмидт достала депешу, которую Шилль написал Маркову, и спросила у Констанции, что ока об этом думает.
Читая письмо, Констанция бледнела прямо на глазах.
— Где, где они договорились встретиться? Нам нужно немедленно ехать туда!
— Увы, как раз этого мы и не знаем. По-вашему, дело серьезное?
— Серьезнее некуда. Когда написано и доставлено это письмо? Почему вы не связались со мной раньше?
Фрау Эберляйн, с большим увлечением слушавшая этот диалог, попросила разрешения тоже взглянуть на депешу Шилля. Пока пожилая дама читала, Танненшмидт по пунктам перечислила все действия, которые были предприняты для обнаружения какого-либо правонарушения или хотя бы подтверждения первоначального подозрения, и рассказала, насколько бесплодными оказались ее усилия, включая вчерашний визит в «Тихую обитель», где она надеялась встретиться с нею, фрау Камп, и обсудить случившееся.
— Когда не знаешь, что делать, невозможно ничего сделать, даже если очень хочешь, — посетовала инспектор.
Констанция спрятала лицо в бумажный носовой платок.
Фрау Эберляйн вернула письмо и лаконично заметила, что все в нем лишь пустые слова, интересно становится только с того момента, где Шилль упоминает секундантов.
— По-моему, за эту ниточку вы так и не потянули. А мне кажется, герр Шилль уделяет секундантам чрезвычайно большое внимание, черт знает почему.
— Ну да, вчера в опере Маркову вручили второе письмо. В нем сказано, что встреча секундантов состоится сегодня в полдень в велнес-оазисе с рыбками или для рыбок, точно не знаю. Чтобы проверить этот след, мы отправили туда человека, но опять ничего не добились. Наш сотрудник не увидел никого, если не считать двух женщин, которые принимали ножные ванны.