Основной конкурс (5 конкурс)
Шрифт:
Тогда я понял, почему каждый раз закрываются в доме близнецы. Яркие, шумные и уверенные в себе – меньше всего они походили на слабаков, просто им было что терять. К тому же, оба неровно дышали к Джун. Сначала мне казалось, что от любви страдает кто-то один, и я пытался угадать, кто. А потом оставил это бесполезное занятие и втрескался в Джун тоже, за компанию.
Все любили Джун, и Джун любила нас всех, но при этом с ней не был никто. Потому что, если б был – хрен бы что от нас осталось.
Мы
Мы счастливы до безобразия.
Птицы потихоньку улетают, догорают последние костры, пустеют улицы. Становится тихо. Скейт сверкает чистотой, а я зеваю и подлезаю к Джун, чтобы уснуть. Ненароком пытаюсь пристроить руки туда, где помягче, но женский голос укоризненно шепчет:
– Марси! Кыш!
Вообще-то меня зовут Марком, но их вариант мне нравится больше. В нём и моё имя, и моя сущность. Тот, кого принесло Время. Пришелец. Марсианин. Марси.
– Когда-нибудь мне повезёт, – убеждённо говорю я, пряча руки под подушку. Улыбаюсь, закрывая глаза. Повезёт. Во сне так точно.
– Или не повезёт. – Чувствую чьё-то дыхание возле своего уха, пытаюсь перевернуться на другой бок, но и там меня не оставляют в покое.
– Парней тут двое…
– Девушка – одна.
– Так что, жеребёнок, рискуешь наткнуться не на то, – прыскают близнецы, а я запускаю в кого-то из них подушкой.
– Да идите вы!
Они никуда не идут, и вместо этого начинают тыкать своими граблями, куда достанут. Достают они много куда, и словосочетание «ласковое обращение» им явно не знакомо. Дезертирую с лежбища под громкое ржание. Эти двое на что угодно пойдут ради Джун, никакой мужской солидарности.
О Джун мы не знали практически ничего, кроме того, что она рассказывала сама.
Джун танцевала на улицах, развлекая прохожих, на это и жила.
Ноги у Джун были в синяках от постоянных встреч с асфальтом, а в доме хранилась целая коробка потрясных пластинок.
На вопросы о Джун никто не мог ответить ничего вразумительного. Людей она держала на значительном расстоянии. Даже нашу разросшуюся шведскую семейку, хоть и ближе у неё никого не было.
Джун была самой весёлой и одинокой девушкой, которую я знал, а её прозвище было окутано тайной. Прекрасно помню, как спросил у близнецов, что оно значит.
– Джун? – Арс многозначительно почесал подбородок. – Дирижабль жизни уносит небо, – изрек он и замер, глядя вверх.
– Чего?
– Дрянные журавли улетают навсегда.
– Куда?
– Драчливые жирафы улепётывают назад!
– Зачем?
– Думай, жеребенок, умнеть надо, – Арк потрепал меня по голове, и я догадался,
– Очень смешно! А серьезно?
– Дихлорсилан... – начали они синхронно, но я заткнул уши. Надолго меня не хватило. Любопытство оказалось сильнее.
– Даже.
– Жутко.
– Узнавать.
– Наверное, – сжалились надо мной близнецы. И я понял, почему они не пытаются докопаться до правды. Кто станет допрашивать девчонку, которой хочет понравиться?
Я люблю ставить чайник, но ненавижу его выключать. Мне нравится наблюдать, как он потихоньку чернеет, шипит и выпускает клубы сизого дыма, будто сказочный дракон.
– Марси, садюга, когда ты прекратишь издеваться над посудой? – спрашивает меня Арс. Арк ещё спит, а Джун принимает душ. Когда она выйдет, мы будем дружно на неё пялиться, надеясь, что полотенце спадёт. И то, что оно скрывает от нас гораздо больше, чем сарафан, который Джун обычно носит, никого не будет волновать.
Именно на это я и рассчитывал, но подлый Арс нарушил все мои планы, выключив чайник и засунув его под холодную воду. Комната сразу же наполнилась запахом гари.
– Эй! Подожди! У меня новая жалоба! – ору я, подражая Курту, но Арсу уже не до меня: он натягивает на руки брата грязные носки. И так всегда. В этой недошведской семье я какой-то приемный.
Наши коллективные попытки проснуться и пожрать прерывает настойчивый стук в дверь. Близнецы косят под отчаянных флегматиков и не отрывают задниц от стульев, Джун задумчиво курит. И только мне здесь есть дело до того, что происходит в мире.
Высовываюсь в окно. На улице настоящий панк-парад во главе со Стражником, чьи руки перемотаны грязным тряпьём.
– Сочувствую. Надеялся, больше не встретимся. Крепко же тебя приложило в этот раз! На бочку нарвался? И тебе не хватает рупора, ну, знаешь, для солидности, – заявляю я ему. В общении со Стражником главное – болтать сразу обо всём, тогда есть хоть какая-то вероятность, что на что-то он ответит. Хотя это иллюзия. Стражник не разговаривает, он говорит. Что хочет и кому хочет.
– Всё пройдет, как с белых яблонь дым, – туманно изрекает он. – Джун дома?
– Опаньки!
– И зачем тебе наша Джун, жереб… обознался, прошу прощения, мудрый конь?
Патлатые просовываются в окно, потеснив меня с двух сторон и я чувствую себя крайне обиженным жизнью. Мне, конечно, тоже не нравится, когда к нашей общей девчонке заглядывают всякие с официальными визитами, но это не повод заставлять ближнего чувствовать себя шпротом в банке.
Еле-еле мне удается втиснуться обратно на кухню. Джун там уже нет. Судя по тому, что близнецы начинают промывать мозги хмурым панкам, она все-таки отошла в укромное место перетереть со Стражником.