Основы криминалистики. Курс лекций

Баев Олег Яковлевич

Здесь надо обратить внимание на такой принципиальный момент. Следователь, обдумывая возможность применить тот или иной тактический прием, достоверно не знает, обладает ли субъект его предполагаемого воздействия искомой им, следователем, информацией, а лишь предполагает это с определенной, меньшей или большей степенью вероятности, основанной на имеющихся у него доказательствах или оперативных данных; достоверно же, повторю, этого он не знает. Именно роль лакмусовой бумажки в этом отношении и должен выполнить допустимый с позиций рассматриваемого критерия тактический прием: выявить – обладает ли данный субъект необходимой следователю информацией и в оптимальном случае – побудить

данного субъекта к свободной и осознанной передаче такой информации следователю.

И потому неточно, на мой взгляд, утверждение Р.С. Белкина и некоторых других авторов о том, что избирательность воздействия «есть направленность воздействия лишь на определенных лиц и нейтральность по отношению к остальным» [158] . Не направленность, а именно воздействие приема лишь на лицо, обладающее требуемой следователю информацией, и нейтральность, т. е. «невоздействие» этого же приема на лиц, таковой не обладающих, есть суть избирательности как критерия допустимости тактических приемов.

Если тактический прием в принципе не может повлечь за собой ложный самооговор или ложный оговор человеком, к которому он применяется, иных лиц в совершении преступления – он допустим; противное исключает допустимость тактического приема. Именно на этом подходе основано мое мнение о допустимости так называемых «следственных хитростей» (их еще именуют «психологическими ловушками» или «тактическими комбинациями»), а также значительно более осторожное отношение к допустимости такого тактического приема, как «разжигание конфликта» (обоснование этой моей позиции можно найти в моих работах, рекомендованных к изучению по этой теме).

Применительно к адвокатской тактике критерий избирательности заключается в том, чтобы используемое защитником тактическое средство не усугубляло положения подзащитного и было как минимум нейтральным по отношению к предъявленному последнему обвинению или возникшему в отношении его подозрению в совершении преступления, степени ответственности за его совершение и доказанности обвинения или подозрения. За обоснованием этого положения вновь отошлю к своей названной выше монографии, посвященной защите от обвинения в уголовном процессе. Здесь же ограничусь цитатой из работы известного отечественного юриста Н.Н. Полянского: «Защитник не должен сознательно вредить своему клиенту даже во имя справедливости… Защитник не вправе представлять суду доказательства или сообщать обстоятельства, которые увеличивают шансы обвинительного приговора или могут повлиять в неблагоприятную для подсудимого сторону» [159] .

Заканчивая рассмотрение этого вопроса, отмечу, что некоторые криминалисты в систему критериев допустимости тактических средств включают и иные положения: научную обоснованность и эффективность приема (С.Ю. Якушин), ряд праксеологических требований, таких, как целесообразность, рентабельность, безопасность, доступность (В.Г. Лукашевич), и т. д. Но мне представляется, что сформулированные выше критерии (вновь перечислю их: законность, этичность, избирательность воздействия) самодостаточны для решения с их позиций принципиальнейшего вопроса допустимости тактических средств.

И к слову сказать, мне совершенно непонятно, почему избирательность воздействия как один из основных критериев допустимости тактических средств «выпал» из числа таковых в фундаментальном учебнике для вузов по курсу «Криминалистика» [160] .

Помимо приема и рекомендации, арсенал тактических средств включает в себя и тактическую операцию.

Насколько мне известно, это понятие было введено в криминалистический оборот в начале семидесятых годов известным отечественным (в настоящее время, увы, зарубежным, белорусским) криминалистом

А.В. Дуловым. В дальнейшем проблемы теории тактических операций активно и плодотворно разрабатывались Р.С. Белкиным, Л.Я. Драпкиным, И.М. Комаровым, В.И. Шикановым и другими учеными.

Суть теории тактических операций заключается в осознании того, что отдельные тактические задачи расследования не могут быть разрешены проведением лишь одного или нескольких следственных действий даже с использованием в их рамках всех соответствующих тактических приемов, а требуют сложного комплексного подхода к разрешению поставленной (возникшей) перед субъектом исследования преступления задачи.

Исходя из этой посылки, А.В. Дулов, уточнив и углубив под влиянием проведенных различными авторами исследований свое первоначальное определение тактической операции, в конечном счете сформулировал понятие данной криминалистической категории следующим образом: тактическая операция есть «совокупность следственных, оперативных, ревизионных и иных действий, разрабатываемых и производимых в процессе расследования по единому плану под руководством следователя с целью реализации такой тактической задачи, которая не может быть решена производством по делу отдельных следственных действий» [161] .

Столь усложненное определение тактической операции сконструировано А.В. Дуловым, видимо, с желанием «обойти» в нем высказанные сомнения в содержании, да и в правомерности использования в данном контексте самого термина «операция». Дело в том, что отдельные ученые, в частности Р.С. Белкин, полагают, что поскольку: а) термин «операция» обозначает совокупность взаимосвязанных и необходимых действий для достижения желаемого результата, б) задачи, стоящие перед тактическими операциями в приведенном их понимании, для своего достижения далеко не всегда требуют совокупности действий, обладающих указанными их признаками (необходимостью и взаимосвязанностью), главным образом первым из этих свойств, то для их обозначения научно корректен термин не «операция», а «комбинация». С учетом этого им под тактической комбинацией предлагается понимать «определенное сочетание тактических приемов или следственных действий, преследующее цель решения конкретной задачи расследования и обусловленное этой целью и следственной ситуацией» [162] .

Мне не представляется принципиально важным, каким термином – «операция» или «комбинация» – в данном контексте следует пользоваться. Но с учетом уже упоминавшейся «бритвы Оккама» (не следует, справедливо считал он, создавать новые сущности без надобности), я не вижу необходимости в замене уже в целом устоявшегося в криминалистической литературе понятия «тактическая операция» каким-либо другим, в том числе и «комбинацией». И в то же время полагаю целесообразным хотя бы вкратце высказать несколько соображений по некоторым вопросам, связанным с этой проблемой.

Во-первых, вряд ли можно согласиться с тем, что обязательным признаком операции является совокупность необходимых составляющих ее действий (согласованных – да, но необходимых ли?). Ссылкам Р.С. Белкина на утверждения отдельных ученых о необходимом характере действий, составляющих операцию, можно противопоставить и иные. Например, в такой научной дисциплине, как исследование операций, термином «операция» именуется «совокупность действий, направленных на достижение некоторой цели» [163] . Практически такое же определение приводится в энциклопедическом словаре: «Операция – а) законченное действие или ряд связанных между собой действий, направленных на решение определенной задачи; б) совокупность ударов, боев, сражений, согласованных и взаимосвязанных по цели, времени и месту…» [164] .