Особенности национального пиара. PRавдивая история Руси от Рюрика до Петра
Шрифт:
В конце 1564 года царь стал готовиться к отъезду из Москвы. С усердием молился в столичных церквях. Потом велел собрать в Кремле наиболее почитаемые иконы и уложить их в возы. А 3 декабря после богослужения в Успенском соборе начал прощаться — с митрополитом, боярами, дьяками... Под охраной нескольких сотен вооруженных дворян от Кремля двинулся обоз, нагруженный всей московской «святостью» и государственной казной. Царский «поезд». Никто не знал, куда отправились царь и вся его семья, зачем и надолго ли... В свите были только ближайшие соратники — и тоже с семьями. Так состоялся знаменитый отъезд Грозного.
Москва осиротела.
К тому времени, как царь где-то наконец осел, беспокойство и растерянность в Москве достигли предела. А ровно через месяц после отъезда, 3 января 1565 года, словно все было заранее расписано политтехнологами, царь прислал из слободы к митрополиту список боярских измен. Бояре и воеводы якобы земли его государские себе разобрали, друзьям своим и родственникам роздали; держа за собою поместья и вотчины великие, получая жалованья государские о государе, государстве и о всем православном христианстве не желали радеть и сами от службы начали удаляться. А захочет государь бояр своих или приказных, или служивых людей наказать, духовенство их покрывает. И царь от великой жалости сердца, не могши их многих изменных дел терпеть, оставил свое государство и поехал где-нибудь поселиться, где его Бог наставит!
В то время, как думцы и иерархи выслушивали на митрополичьем дворе, за что же на них обиделся царь, дьяки собрали на площади большую толпу. Так народ узнал об отречении Грозного. В послании к простым москвичам царь (или уже не царь?) подчеркивал, что на них-то гнева и опалы никакой нет. Иван в своей прокламации апеллировал к народу и говорил о притеснениях, причиненных ему изменниками-боярами.
Практически тот же текст, с которым государь самолично обращался к народу в юном возрасте, в самом начале правления. Теперь же он был умудренным военными походами и политическими баталиями 34-летним зрелым мужчиной. И общественным коммуникациям он отводил вполне определенные задачи — с четким выходом на предсказуемые результаты.
Народ ответил хорошо отрепетированными выкриками: «Увы, горе! Согрешили мы перед Богом, прогневали государя своего многими перед ним согрешениями и милость его великую превратили на гнев и на ярость!» «Теперь к кому прибегнем, кто нас помилует и кто избавит от нашествия иноплеменных?» «Как могут быть овцы без пастырей? Увидавши овец без пастыря, волки расхитят их!» Кричали, конечно, не хором. В толпе наверняка находились модераторы.
А москвичи все подтягивались. Люди были ошеломлены известием. Поведение заведенной толпы становилось угрожающим.
Тут в митрополичьи покои были допущены выборные от купцов и простых горожан. Как-то подозрительно быстро нарисовались эти представители народа... Не у нас первых возникает уверенность, что их заранее подготовили. Они объявили волю народа: «Чтоб государь государства не оставлял и их на расхищение волкам не отдавал... а государских
«Потребительские предпочтения» москвичей полностью парализовали волю оппозиции Ивану в Боярской думе. Она отвергла отречение. Немедленно в Александровскую слободу отправилась делегация духовенства. Ее приняли, но Иван заявил, что его решение окончательное.
Правда, потом «передумал». За то время, пока он имитировал этот мыслительный процесс, страна окончательно погрузилась в бездну отчаяния. Ее можно было брать голыми руками.
Прибывших из Москвы следом за духовенством бояр провели на переговоры под конвоем, как опасных врагов или заведомых преступников. Царь получил карт-бланш на все свои планы. А именно, неограниченные полномочия на то, чтобы без совета с Думой «опаляться» на бояр, а иных казнити, и животы их и имущество имати. При этом царь подчеркивал, что он — главный и единственный в стране борец с изменой и коррупцией, нужно, мол, наконец покончить со злоупотреблениями властей и прочими несправедливостями. Все для блага простого народа.
Нет-нет-нет, это не подсказка, как верховной власти можно эффективно вести борьбу с коррупцией! Ради Бога,
Дмитрий Анатольевич, если эти строчки попались Вам на глаза, не воспринимайте их как... как технологию. Мы просто рассказываем об использовании русским государем XVI столетия «оригинальных коммуникаций».
В середине февраля царь вернулся в Москву и объявил указ об учреждении опричнины. Вот так... Просто, мирно, технологично. И никакой пальбы по парламенту (Боярской думе) из Царь-пушек!
Вдовья доля Ивана
«Опричнина» не была новым словом. На Руси так издревле называли земельный надел, который выделялся вдове князя. Но Иван Грозный сделал ее новым словом в политике — и политтехнологиях. Он разделил страну на две части. Одна находилась под управлением царя, другая, так называемая земская, — под управлением Боярской думы.
Атомная станция — это управляемая атомная бомба. Иван устроил управляемую гражданскую войну. В ней воевали не красные и белые, а царские и боярские. Точнее, даже не воевали. Царские просто планомерно уничтожали боярских. Это была гражданская война под контролем Грозного.
В его опричнину отошли лучшие земли и более 20 крупных городов (в частности, Москва, Вязьма, Суздаль, Козельск, Медынь, Великий Устюг). К концу опричнины ее территория составляла 60% Московского государства. Забрал он себе и служилых людей — тысячу человек. В Москве им отвели улицы Пречистенку, Сивцев Вражек, Арбат и левую сторону Никитской. Прежних обитателей этих улиц выселили. Хорошо, что не в Сибирь.
Москва разделилась на две части, как Восточный и Западный Берлин. Появился в ней и особый опричный двор. «В течение полугода на расстоянии ружейного выстрела от кремлевской стены, за Неглинной, вырос мощный замок. Его окружали каменные стены высотою в три сажени. Выходившие к Кремлю ворота, окованные железом, украшала фигура льва, раскрытая пасть которого была обращена в сторону земщины. Шпили замка венчали черные двуглавые орлы. Днем и ночью несколько сот опричных стрелков несли караулы на его стенах» — так описывает Скрынников этот замок Людоеда на месте нынешней «Ленинки».