Остаток огня
Шрифт:
– Вот ты аспид египетский, Мирон, – оскалился Акатар, и глаза его тоже вспыхнули.
Роберт почему-то вспомнил сказку про огниво: «У первой собаки глаза были как чайные чашки, у второй – как мельничные колеса, а у третьей, самой страшной, каждый глаз с круглую башню обсерватории». Сейчас Роберт тоже мог наблюдать, как пылающие глаза кота становятся все больше и все страшнее, меняя степени сравнения, потому что сам кот – разозленный, со вздыбленной шерстью – тоже дорос до размера дома, и они сравнялись со змеей.
А потом Роберт зажмурился, потому
Когда Роберт открыл глаза, Акатар схватил кобру зубами за шею и трепал ее, как резиновую, утробно рыча.
Но тут бритый щелкнул пальцами, и с ближайшей крыши спикировала огромная серая птица с крыльями серпом. Сокол, понял Роберт и еще смог удивиться: откуда в Петербурге соколы? Впрочем, еще более интересным вопросом стало наличие волшебной кобры, не так ли?
Пернатый хищник был тоже невероятных размеров, и когда он сверху упал на кота и долбанул его клювом в темечко, тот взвыл от боли. Роберт поднял с земли камень и швырнул в птицу, но она и не думала улетать и снова пошла в атаку. Когти и клюв у нее блестели, как медь. Роберт поднял еще камень, но все происходило слишком быстро: пока он справлялся со своим человеческим телом, сокол успел еще раз тюкнуть кота в голову и вцепился когтями ему в загривок.
Он был такой большой, что вполне мог поднять своего соперника в воздух и унести, но мешал вес змеи, которую кот не выпускал из пасти, – и она все еще била хвостом, не торопясь умирать.
Роберт тускло подумал, что Акатару теперь уж точно конец, как вдруг на улицу опустилась абсолютная тишина, накрыв ее плотной простыней, и в этой тишине прозвенели, как десяток хрустальных капель, несколько слов.
То ли латынь, то ли арабский, то ли иврит, Роберт не мог понять.
И в один миг взорвались искрами и змея, и сокол, и магазин старухи Жанны. И Акатар теперь сидел на земле в своем человеческом обличье, зажимая ухо, из которого текла кровь.
– Мирон, сейчас тебе стоит покинуть нас, – вежливо сказал Джозеф, чуть брезгливо морщась, будто очищался от скверны. – А завтра предлагаю встретиться и поговорить всем вместе с твоей госпожой, обсудить, каковы ее намерения и что она за нашу находку может нам предложить.
– Все так же защищаешь его, Джозеф, – прищурился бритый, которого звали Мирон. Кажется, он совсем не жалел о неудаче в поединке между анимагами. – Когда тебе это надоест?
– Может быть, уже завтра, – пожал плечами Джозеф. – А может быть, никогда. Я не бегу впереди лошади, Мирон. И тебе не советую. Завтра на закате на набережной.
Мирон помедлил, потом дернул губой, будто хорек, и кивнул.
И исчез, будто и не было его.
– Вот же бабий прихвостень, – простонал Акатар. – А я знавал его еще нормальным человеком, музыкант был хороший…
– Ты и меня знал банковским служащим, помнится, – улыбнулся Джозеф. – Чего только не
– Не все, – возразил Акатар, нахмуриваясь.
– Не все, – согласился Джозеф – и протянул ему свою руку, помогая подняться.
И еще он заметил, что Джозеф все еще слегка улыбается.
После этой ночи Роберт не мог ни спать, ни есть, ни работать.
Он наматывал круги по городу, застревая в случайных кофейнях, наблюдал, как солнце играет на поверхности желтых деревянных стоек, как пенятся белые пузырьки на поверхности капучино, как дворники за окном переругиваются или, наоборот, смеются, показывая желтые зубы и опираясь на свои потрепанные метлы. В любое другое время он бы этим наслаждался бездумно, но не сейчас.
Ночная картинка так и стояла перед глазами.
Гигантские кобры? Волшебные соколы? Призраки из восемнадцатого века? Да вы смеетесь!
Но его это все не только пугало. Еще и безумно влекло. Он готов был, кажется, палец отгрызть, чтобы еще раз увидеть и Акатара, и загадочного Джозефа, и даже Мирона. Мысль о том, что его оставят за бортом, казалась ему непереносимой.
Не оставили – пригласили на встречу на Университетской набережной. Роберт, конечно, понимал, что опять в роли пса-ищейки. Но он больше даже не пытался продать себя подороже – его тащило за магией как на веревке.
– А что это были за слова? – спросил он Джозефа, перед тем как тот ушел.
– Енохианский, – ответил вместо него Акатар, а Джозеф только усмехнулся. – Самый красивый язык, который я слышал.
– Да неужели? – переспросил Джозеф.
– Это мой однозначный выбор, – подтвердил Акатар. – А уж слышал я много. И магия эта – самая красивая, вдобавок очень мощная. Только вот применять ее часто нельзя, не бытовая она совсем. Это как радиацией шарахнуть посреди города, след долго заметен. Спасибо Джозефу, что принял решение.
– Иначе бы тебя порвали, котик.
– Но все увидят, что тут что-то произошло! А ты же знаешь, сколь многие у нас умеют прозревать прошлое…
– Все уже и до того видели, как что-то происходит, камень пылает, как сотни солнц. И я догадываюсь, зачем они все его ищут. И Калиостро, и Мирон. Жанне-то невдомек, она как животное – ее просто на поводке бриллиант держит.
Акатар вопросительно на него воззрился.
– Око, – пояснил Джозеф. – Камень так силен, что может выполнять его функции. А око, как ты понимаешь, всем пригодится, пусть и для разных дел.
– Ну и дрянь, – через паузу сказал Акатар, потирая бороду.
– Еще какая, – согласился Джозеф. – Ладно, мне нужно идти.
Но Акатар схватил его за руку, и лицо его стало каким-то другим: потемневшим, тоньше и острее, чем всегда.
– Что я тебе должен, Джо?
– Ничего, – даже слегка удивился Джозеф. – Разве я о чем-нибудь прошу?
– Я бы предпочел, чтобы ты попросил, – медленно сказал Акатар, чуть раздувая ноздри.
– Посмотрим, – сказал Джозеф.
Роберту показалось, что он сдерживает смех.