Оставаться живым

Уэльбек Мишель

* * *

Я умников боюсь и их дрянных затей, Лишающих меня моих амфетаминов. Зачем же отнимать единственных друзей? Я так устал, я - прах, и жизнь распалась, минув. Все эти лекари, подобно гнойникам, Мой иссосали мозг - кто их нудить заставил? Но я-то жил и жив помимо норм и правил. Плевать! Такую жизнь задаром вам отдам. Порою по утрам от ломки так корячит, Что впору завопить. Но боль пройдет. Плевать! А уж на здравоохранение тем паче. По вечерам, один, я падаю в кровать, Я Канта перечту, а день свой вспоминать - Как вскрыть нарыв. Плевать! И не могу иначе.

* * *

Мое

тело - наполненный кровью мешок. Чуть глаза приоткрыв, я лежу в темноте. Я боюсь приподняться - в моем животе Что-то гнусное булькает между кишок. Будь ты проклята, плоть, что взяла меня в плен Беспокойства и боли. Постель вся в поту. Между ног бесполезно торчит в пустоту, Словно губка набрякшая, вздувшийся член. Будь ты проклят, Христос, для чего, мне ответь, Ты нам тело непрочное это даешь? Все уходит в трубу, ничего не вернешь. Мне не хочется жить, я боюсь умереть.

* * *

Люблю лечебницы, вместилища мученья, Где чахнут старики, студентам напоказ, Бездушным циникам, исполненным презренья, Жующим свой банан с тупым прищуром глаз. В палатах чистых, но привычных к вечной драме, Их ждет небытие, несчастных стариков, Когда, синюшные, они встают утрами, И каждый все отдать за курево готов. Они встречают день почти беззвучным охом, Забыв, что значит мысль, забыв, что значит смех, Их ожидает то, что ожидает всех В конце последних дней, перед последним вздохом,- Слова, знакомые уже наперечет: Я сыт… Спасибо… Сын придет в конце недели… Как все внутри горит… Мой сын еще придет… А сын все не идет. А пальцы побелели.

* * *

Какое множество сердец на свете билось! В обшарпанных шкафах шушукаются вещи, И так печальны их рассказы и зловещи О людях, чья любовь разбилась и забылась. Там холостяцкая посуда притулилась, Здесь наводящие невольную унылость Осколки юности вдовиц и старых дев - То, чем живут шкафы, минувшим завладев. Пожитки прибраны, и жизнь подобна спячке: Прогулки, магазин - все та же череда, Ни телевизор не утешит, ни еда. А старость все гнусней, и все тошней болячки - И вот уже с землей смешался прах случайный, Любовью преданный и обойденный тайной.

* * *

В свои семнадцать лет была моя сестрица Дурнушкой, и ее прозвали в школе Будкой. Однажды в ноябре она пошла топиться. Ее спасли; вода была гнилой и мутной. Как крыса жирная под жаркою периной, Она свернулась и мечтала о бесплотной, О беззаботной, целомудренной, невинной, О тихой жизни, о почти что мимолетной. Наутро тень она увидела - то ближе, То дальше на стене, и, как во сне, в тревоге Пробормотала мне: побудь со мной, я вижу Исуса, он идет, он стер, бедняга, ноги. Шепнула: я боюсь, побудь со мной, присядь. Ведь это вправду он? Дай мне скорей одеться. Взгляни-ка, там дома… Народ… Как бьется сердце! Там так красиво. Для чего же мне страдать?

* * *

С нелегким сердцем мрут богатые старухи. «Ах, мамочка!..» Снуют невестки, точно мухи, Батистовым платком с ресниц слезу смахнув, Оценивают стол, и шкаф, и модный пуф. По мне, милее смерть в обычном «ашелеме», [2] Где верят старики, что так любимы всеми, Что будут близкие по ним рыдать взахлеб И что приедет сын и купит крепкий гроб. На тихом кладбище окончат жизнь богачки, Там,

где гуляют старички и их собачки, Меж кипарисами и кустиками, там, Где воздух чист и нет раздолья комарам. Ждет крематорий стариков из «ашелема», А в колумбарии и тихо все, и немо: По воскресеньям здесь, как в будни, тишь да гладь, И спит охранник-негр, всем старикам под стать.

2

«Ашелем» - от франц. HLM (habitation #224; loyer mod #233;r #233;) - муниципальный дом с умеренной квартирной платой. (Здесь и далее - прим.перев.)

* * *

Я легкость потерял. Я кожей чую мглу, От вспышек и зарниц ночами сводит скулы. И город всаживает в вену мне иглу Вплывающего в дом бессмысленного гула. Отсюда завтра я спущусь, помятый, на Безжизненный бульвар, где снова повторятся И эти женщины, и эта их весна Среди оскомину набивших декораций. В наполненных кафе опять пойдут молоть Салат и чепуху - соль этой жизни скудной. Сегодня выходной. Хвала тебе, Господь! Я коротаю ночь с пластмассового куклой. Кровавый звездный дождь горит огнем, летя, И взгляды мертвецов скользят ему навстречу. Мать Богородица, храни мое дитя! Ночь, как порочный зверь, мне бросилась на плечи.

* * *

На углу, у «Фнака» [3] , бурлила толпа. То и дело Кого-то пихали, ругались и сатанели. Нерасторопного голубя пес терзал без затей. За углом, на панели, Старая нищенка у стены молчаливо сидела, Съежившись под плевками орущих детей. Я шел по улице Ренн. Вывески и рекламы Манили туда, где таких, как я, поджидают дамы: – Привет, меня зовут Амандина.- Однако мой член совершенно не трогала эта картина. Толпились какие-то отморозки, листая страницы Порножурналов, и с угрозой следили, как мимо идут порядочные девицы. Функционеры обедали. И с каким аппетитом, взгляни-ка! Но тебя там не было. Я люблю тебя, Вероника!

3

«Фнак» - сеть магазинов, специализирующихся на торговле книгами, видео- и музыкальными записями.

* * *

I

Я катил на «пежо», на своем сто четвертом (Двести пятый, конечно, машина покруче). Капал дождь. Я не стану бороться, всё к черту! А в кармане три франка и мелочи куча. Я не знал, как мне быть: скоро съезд на Кольмар, [4] Но разумно ли будет съезжать с автострады? Пишешь ты: «Надоело. Ты псих и фигляр. Всё, конец! Я по горло сыта этим адом». В отношеньях, короче, возник холодок - Да, проходит любовь, это старая тема. Но я духом не пал и, проверив гудок, Затянул потихоньку мотив из «Богемы».

4

Кольмар - город на западе Франции, недалеко от границы с Германией.

II

Немцы - свиньи, но асы по части дорог, Так мой дед говорил, человек очень тонкий. Я был близок к истерике, гнал на восток И приветствовал гладкость германской бетонки. Это было как бегство, я больше не мог, Нервы сдали совсем от бессмысленной гонки. Бак пустел, но до Франкфурта хватит и трети, Там друзей заведу, и, сосиски жуя, Будем с ними шутить и смеяться над смертью, Обсуждать судьбы мира и смысл бытия. Обогнав два фургона, везущие мясо, Я запел, водворясь на своей полосе. Ничему не конец! Замаячил над трассой Образ радостей жизни в их зыбкой красе.