Оставаться живым

Уэльбек Мишель

Первобытный сад

Мы покинули сад через заросли влажных хвощей, И предстала нам светлой и радостной сущность вещей. По пустынной дороге шагали мы в мир наугад, И цедило нам солнце лучи сквозь решетки оград. Молчаливые змейки скользили у нас из-под ног, Был печален твой взгляд предвкушением новых дорог, Первобытный растительный хаос охватывал нас, И цветы выставляли свои лепестки напоказ. Беспокойные твари, мы бродим в эдемском саду, И страдаем, и мучимся болью у всех на виду, О единстве, утраченном нами, не в силах забыть. Мы живем, существуем, нам вечными хочется быть. Но однажды и нас вместе с гнусною этой травой Смерть, настигнув

коварно, накроет навек с головой. Среди райского сада мы падалью ляжем в кустах, И распустятся розы на наших истлевших костях.

* * *

Свекольные поля, по склонам восходя, Мерцали. Мы себе казались чужаками. Как подаяние был тихий шум дождя, И пар дыхания плыл поутру над нами Неясным символом… Был темен наш удел, Предвестье застилало дали. Цивилизация дымилась грудой тел. Мы это знали.

* * *

Дорога под гору вела - Большие ящерицы рядом Своим отсутствующим взглядом Просвечивали нам тела. Жила под нашей мертвой кожей Сеть нервов, как клубок корней. Я вверился судьбе своей, В Благую Весть я верил тоже. И в размышленье одиноком Терял спасительную нить - Так суждено ль в бессмертье быть И мне монархом или богом?

* * *

Спокойно ждали мы, одни на белой трассе; Малиец прихватил в дорогу скудный скарб, За счастьем ехал он, подальше от песка Пустынь. А я вдруг счел, что мой реванш напрасен. От облаков и их бесстрастья Лишь одиночество и думы. Теряем возраст в одночасье И набираем высоту мы. Когда исчезнет плен тактильных ощущений, Мы будем сведены к самим себе, друг мой. К пределу мы пойдем. И тяжкий страх немой Недвижностью скует и руки, и колени. А море плоское. И тает Навек желанье жить любое. Вдали от солнца и от тайн Я устремляюсь за тобою.

Смысл борьбы

* * *

День ширится, растет, на город пав лавиной, Мы пережили ночь, но легче нам не стало. Я слышу шорох шин и шум неуловимый Общественной возни. И мне здесь быть пристало. День состоится все ж. С безумной быстротою Границы обведет воздушное лекало: Тут бытие, там боль - твердеющей чертою. Но плоть, однако, плоть, как банный лист, пристала. Мы пережили страх, желанья, цепь ошибок, Но детская мечта светить нам перестала. И мало что стоит за широтой улыбок - Мы пленники своей прозрачности усталой.

* * *

Те дни, когда гнетет нас плоть, пугая бездной, Когда весь мир застыл, как тот цементный блок, Дни без любви, без мук, где страсти - под замок, Почти божественны, настолько бесполезны. На пастбищах глухих, среди лесных полян, И в городских домах, и под огнем рекламы - Везде мы познаем суть истины упрямой: Мир существует, он нам в ощущеньях дан. У особей людских есть внутренности, члены, Единство же частей недолговечно тут, И люди взаперти в своих ячейках ждут Немой команды «взлет», чтоб вырваться из плена. Их сторож в сумерках предпочитает жить, И у него с собой есть все ключи на случай. Вмиг пепел пленников рассеется летучий, И хватит двух минут, чтоб камеру помыть.

Вечер

Что ни начни - тупик. Буксуешь то и дело. Вернуться хочется обратно с полпути, Лежать не двигаясь, лишь в боль свою вползти - Так о себе теперь напоминает тело. Снаружи - день, теплынь, все небо ярко-сине, И юность крутится, словить свой шанс должна. На праздники ее всегда зовет весна, А

ты не приглашен. Вокруг тебя - пустыня. Плоть одинокая - мучительное бремя; Земная жизнь свое исчерпывает время. Стучит с отчаянной натугой твой мотор, Но не справляется с густой тяжелой кровью; Как занимаются, ты позабыл, любовью. И ночь обрушилась, как смертный приговор.

* * *

Он бредет через город, возвращаясь в свой дом; Холодает, и ветер лезет за воротник. Он от женского тела почти что отвык. Мимо люди проходят, обдавая теплом. Он бредет через город, равнодушный мертвец, Изучает прохожих, как читает роман, Где интрига скрывает очевидный обман - Что любого ждет, в сущности, тот же конец. Вот он код свой набрал, дверь подъезда открыл И холодные пальцы положил на виски. Очевидно, спасенья не найти от тоски, Даже радио слушать - и то нету сил. Он один в этом мире, как ты или я. Ночь - бездушных вещей позаброшенный склад, Под холодной поверхностью прячется ад. Он бредет через ночь, ищет смысл бытия.

Донорский пункт

Я знаю, где мой кабинет, Я знаю свои права, И уже не болит голова От злобы на весь белый свет. В каморке тесной моей На службе у мира людей Сижу за рабочим столом, Гляжу на ночь за стеклом. Я больше не верю в богов, Или - скажем так - не во всех; Под окном слышен женский смех Или, может, ангельский зов. Я сижу за своим столом, Ну а в городе гаснет свет; Ночь, жестокая, словно смерть, Поджидает за каждым углом. Интенсивная, словно страх, Ночь живет в больших городах; В облаках, что клубятся как пар, Зарождается новый кошмар, Он ужасен и красен на вид, Он как студень кровавый дрожит. На службе у крови людской Сижу, сражаясь с тоской. Обрывки случайных снов, Недопетая песня без слов - Зачем это всё и к чему? Бессмысленно отвращенье. Реальности нет прощенья, Ведь мир объявил нам войну: Калечит людскую плоть И рвет ее на куски, И, корчась от смертной тоски, Плоть мучается, но живет. У ненависти в плену Я моралям всем вопреки В ответ на эту войну Сжимаю сильней кулаки. Как ни пестуй свой организм, Все равно повстречаешься с адом. Мне твердят, что это цинизм, Но я знаю, что гнев мой оправдан Всем страданием рода людского, Нашим преданным, отнятым раем И бессмысленной суетной ролью, Которую все мы играем. Я понял все это давно, Я знаю, где мой кабинет. Ангелы смотрят в окно, За стеклами гаснет свет.

* * *

Минутная слабость - я ничком валюсь на банкетку. Между тем шестеренки привычки продолжают вращаться. Еще один вечер насмарку - а может, неделя, а может, вся жизнь; тем не менее я должен снова выйти из дома, чтобы купить бутылку.

Юные буржуазки фланируют между стеллажами супермаркета, элегантные и сексуальные, как гусыни. Наверное, здесь есть и мужчины, но на них мне глубоко наплевать. Единственное отверстие, через которое возможно общение между тобой и другими - это влагалище.

Я поднимаюсь по лестнице, литр рома плещется внутри пластикового пакета. Я отдаю себе отчет в том, что гублю себя этим: вот уже зубы начинают крошиться. Почему, ну почему женщины шарахаются в сторону, встречая мой взгляд? Неужели он кажется им взглядом неудачника, фанатика, ревнивца или маньяка? Я не знаю и, вероятно, никогда не узнаю, но именно в этом - корень всех моих несчастий.

Конец вечера

Приступ тошноты в конце вечера - неизбежный феномен. Нечто вроде заранее запланированного кошмара. Наконец я перестаю знать и начинаю мыслить.