Остроумие мир. Энциклопедия
Шрифт:
— Неужели мне ни разу не удастся поколотить хорошенько этого горбача?
Когда Люксамбур узнал об этом, он воскликнул:
— Горбача! Да почем же он знает, что я горбатый, я ни разу не показывал ему тыла.
* * *
Какой-то придворный при Людовике XIV был предметом общих насмешек как человек, совершенно неспособный… к продолжению своего рода. Особенно часто трунил над ним известный остряк писатель и академик Бансерад. И вот, встретив однажды Бансерада, этот господин с самодовольным видом возвестил ему:
— Вот
— Позвольте, да кто же смел сомневаться в вашей супруге, — возразил Бансерад.
* * *
В 1672 году Людовик XIV стоял под стенами Амстердама, обложив город кругом. Жители были в отчаянии, они порешили, что пришел конец не только их городу, по и всей Голландской республике. Городские власти собрались на последнее совещание, на котором и постановили — сдать город французскому королю и поднести ему городские ключи.
Когда отбирали голоса и уже обошли всех, заметили старичка — ргомистра, который мирно почивал, убаюканный бурными прениями. Его, разумеется, растолкали с негодованием, и он, отряхнув сон, полюбопытствовал, на чем же порешили.
— Постановили пойти и поднести французскому королю ключи.
— А он их уже требовал? — спокойно осведомился старичок.
— Нет еще, — отвечали ему.
— Так с какой же стати ему их отдавать?.. Подождем, по крайней мере, когда он их потребует!
Этот простой и мудрый совет, к счастью, был принят и спас город и республику.
* * *
Когда Ленотру было поручено составить план версальского парка, он, наметив главные части работы, повел Людовика XIV в парк, чтобы показать ему на месте расположение частей. Король был в совершенном восторге от его плана и после обзора каждой части плана в восхищении повторял:
— Ленотр, я жалую вам за это двадцать тысяч франков.
После четвертого «жалования» Ленотр, человек редкого бескорыстия, заметил королю с некоторой резкостью:
— Ваше величество, если так пойдет дальше, то я боюсь, что разорю вас!
* * *
Людовик XIV очень любил аббата Брюи; зная, что старый патер страдает слабостью зрения, он иногда спрашивал у него, как тот себя чувствует, поправляются ли у него глаза.
— Благодарю вас, государь, — отвечал старик, — мой племянник-доктор уверяет меня, что теперь я стал лучше видеть.
* * *
Прогуливаясь однажды по версальскому парку с Мансаром, строителем замка, и Ленотром, создателем парка, Людовик, любуясь фасадом здания, сказал своим спутникам очень лестную любезность: оба вы, дескать, сделали свое дело так, что лучше невозможно себе и представить, создали вещи, достойные всеобщего удивления.
— Государь, — отвечал ему Ленотр, — есть на свете нечто, еще более достойное удивления и редкостное.
— Что же именно? — полюбопытствовал Людовик.
— Король, величайший в мире, удостоивающий добродушной беседой своих каменщика и садовника.
* * *
Шовелен,
— Совсем как мой бедный Шовелен! — воскликнул испуганный король.
* * *
Сильно расстроив свое здоровье, Людовик XV однажды советовался со своим врачом Ламартишером и, выслушав его, грустно заметил:
— Вижу, что становлюсь стар, пора, верно, затормозить карету!
— Лучше бы вовсе распрячь ее, государь! — отвечал врач.
* * *
Г-жа Кампан, бывшая актрисой сначала при дворе Людовика XV, потом у Марии Антуанетты, в своих интересных записках рассказывает о первой беседе, которой удостоил ее король. Он куда-то уезжал и встретил ее на выходе. Узнав ее, он остановился и спросил:
— Мадмуазель, правда ли, что вы очень образованны и говорите на пяти иностранных языках?
— Только на двух, государь, — отвечала девушка, — на английском и итальянском.
— Но вы вполне владеете этими языками?
— Вполне свободно, государь.
— Ну, и двух языков довольно, чтобы свести с ума собственного мужа! — заметил, смеясь, король.
* * *
Однажды Людовик XV упрекал свою возлюбленную, г-жу Деспарбес, в том, что она ему изменяла со многими.
— Ты расточала свои милости всем моим подданным; ты была благосклонна к Шуазелю, — говорил он.
— Но он так могуществен! — оправдывалась Деспарбес.
— Потом маршалу Ришелье! — продолжал король.
— Он такой умница!
— Манвилю!
— Если б вы знали, какой он красавец!
— Ну, а герцог Омон? Он что? Красавец, умница?
— О государь, он так глубоко предан вам!
* * *
Посетив однажды военные склады, Людовик XV увидел там очки и, сказав: «Ну-ка, попробую, хороши ли они мне?» — надел их и стал читать бумагу, которая как бы случайно лежала на столе. Но бумага эта была, вероятно, положена тут, у него на виду, нарочно, потому что содержала в себе чрезвычайно пышные и льстивые похвалы по его адресу. Прочитав несколько строк, он бросил бумагу и очки и сказал, смеясь:
— Нет, никуда не годятся, слишком увеличивают!
* * *
Один придворный шут что-то такое напроказил, т. е. позволил себе чересчур большие вольности в словах и был изгнан из дворца. Некоторое время он пробыл в немилости, а затем ему позволили вернуться. Король Людовик XV сказал шуту:
— Ну, ты опять по-прежнему будешь рассуждать и обсуждать и указывать мне на мои ошибки?
— О нет, ваше величество, с какой стати буду я разговаривать о таких вещах, которые и без меня известны всем и каждому.