Остров Бешенного

Доценко Виктор Николаевич

Ворвавшейся группе экстремистов, среди которых находился и Тим Рот, оставалось довольствоваться лишь тем, что не успели спрятать советские специалисты.

Тем временем Павлов, великолепно говоривший по-испански, очень вежливый, но довольно угрюмый и немногословный, дождавшись, когда закончится, как он сказал, "проправительственная вакханалия", выбрал момент, остался наедине с Раулем и неожиданно проговорил по-русски: "А я ведь у вашего деда учился!" Эта фраза была для Рауля паролем, после чего Павлов показал Раулю, где спрятана та часть оборудования, которую не удалось вывезти, и попросил, не приказал, а попросил ее сберечь. Этого для

исполнительного Рауля было вполне достаточно.

Все русские и кубинцы были выгнаны с острова. И только для Рауля сделали исключение: скорее всего потому, что он смог убедительно доказать, что для новой власти он не только не представляет никакой опасности, но и даже может принести пользу. Так Рауль остался один. С теми местными, кто работал у русских, он поддерживал добрые, но официальные отношения. Он шел на любые уловки, чтобы сберечь то, что ему было поручено охранять.

Из никарагуанских газет Рауль узнавал все новости в мире: и о перестройке, потом и о развале Советского Союза - эти вести не только глубоко взволновали, но и взбесили его. Все, ради чего жил и подвергал себя смертельному риску его дед и погиб его отец, было в одночасье поругано и уничтожено какими-то жалкими карьеристами и властолюбцами - именно так он в своем глухом одиночестве воспринимал Горбачева и Ельцина.

Несмотря на то что деньги, оставленные Павловым, давно закончились, Рауль продолжал оставаться на вверенном ему посту, сберегая тайну, достойно исполняя до конца свой долг и ожидая посланцев партии, которая, он был твердо уверен в этом, не могла забыть о нем, своем верном солдате. Задавая Савелию вопрос: "Вы из Москвы?", Рауль страстно желал услышать согласованный с Павловым пароль: "Да. И хорошо помню сеньора Хосе!". Но Савелий не знал этих слов. И хотя этот русский парень ему чем-то понравился, Рауль отогнал возникшее чувство симпатии. Русский из современной Москвы, да еще прилетевший из Нью-Йорка, из главного логова врага, никак не мог быть ему соратником и другом.

И Рауль опять замкнулся в своем гордом одиночестве, снова набираясь терпения для бесконечного ожидания связного.

Наткнувшись на непреодолимое препятствие в виде многометровой бетонной подушки и не добившись ничего путного от Рауля, Савелий понял, что дальнейшее его пребывание на острове в данных обстоятельствах лишено всякого смысла. Щедро заплатив старому Киламбе и тепло попрощавшись с Окоталь, Савелий решил вернуться в Нью-Йорк. Когда он прилетел в международный аэропорт Манагуа, Самсон встретил его радостно-счастливой белозубой улыбкой. По всей видимости, этот сюрприз устроил ему старый Киламбе.

– Очень рад видеть тебя, Самсон!
– радушно проговорил Савелий.

– Нет, это я рад видеть уважаемого гостя моей страны!
– с важностью произнес тот, продолжая улыбаться, потом протянул Савелию какой-то внушительный пакет.

– Что это?

– Подарок для вашей любимой!

– Но что это?
– повторил Савелий.

– Игуана!
– произнес он с таким видом, словно вручал ему действительно царский подарок.

– Игуана?
– растерялся Савелий.

– Да, царская игуана!
– кивнул тот и тут же поправил сам себя: - Царица среди игуан!
– Самсон подцепил кусок плотной бумаги и приоткрыл Савелию одну сторону клетки, в которой действительно сидела живая игуана какой-то удивительной расцветки.
– Такая расцветка бывает только у этой разновидности, пояснил он.
– А царской ее прозвали

за эту вот корону вокруг головы... Видите?

– Да, действительно очень похоже на корону, - проговорил Савелий, размышляя о том, как бы отказаться от такого лестного подарка.
– Спасибо, конечно, но я не могу принять столь ценный подарок...

– Если бы вы сами собрались его купить, то он действительно обошелся бы вам в тысячу баксов, а мне он стоил всего семьдесят пять долларов.
– Самсон гордо выпрямился.

– Но я все равно не могу его принять!

– Почему?
– насторожился парень.

– На таможне не пропустят, - ляпнул Савелий первое, что пришло в голову.

– Таможенную пошлину я уже оплатил, а для американских таможенников наша эпидемстанция выдала официальный сертификат, который признают ваши власти, вот!
– Он вытащил из-за пазухи документ и вручил Савелию.
– Можете не беспокоиться: мной и моими приятелями уже был запущен пробный шар месяца три назад, и все прошло как надо.

– Надеюсь, что и мой сын будет доволен, - вздохнул Савелий...

– И не сомневайтесь!
– обрадованно воскликнул тот.
– А теперь пошли к машине...

– Зачем?
– нахмурился Савелий.

– Как зачем? Помнится, вы вроде бы хотели взглянуть на мои картины, или раздумали?

– Ни в коем случае!
– возразил Савелий, а про себя чертыхнулся: и как это он мог забыть о своем обещании?
– Просто я не ожидал, что ты их привезешь сюда...
– пояснил он.

Когда Самсон открыл багажник, Савелий даже присвистнул от удивления: на него смотрело его собственное изображение! Картина была написана в столь не-обычной манере, что Савелий несколько минут стоял, молчаливо рассматривая ее, и никак не мог понять, каким образом художник добился того, что изображение казалось объемным. Кроме того, сам сюжет картины был настолько оригинален, что ее можно было рассматривать сколь угодно долгое время и все равно находились все новые и новые неожиданные детали. Казалось, что все нарисованное на этой картине живет своей собственной, особой жизнью. Это впечатление усиливалось еще и тогда, когда ты начинаешь как бы играть с ней: застыл ты, застывает и картина, начинаешь двигаться - оживает и она.

Центром композиции был сам Савелий, чуть сбоку от него раскинулось море. В первый момент кажется, что изображенный на картине Савелий смотрит на тебя, но стоит вглядеться - и начинаешь понимать, что взгляд Савелия направлен в море, на одинокий, затерявшийся среди вздымающихся волн белый парус. Но когда зритель утверждается наконец в этой мысли, его вдруг начинают обуревать сомнения: прав ли он? И как только появляются эти сомнения, то его внутреннему взору открываются бескрайние просторы Великого Космоса, и становится понятно, что взгляд Савелия направлен именно в этот Космос, несущий в себе заботу обо всей Вселенной.

Однако этим не закончились странно удивительные откровения художника: Савелию вдруг показалось, что в причудливых хитросплетениях облаков он увидел едва заметное изображение Розочки. Это было столь неожиданно, что Говорков даже вздрогнул.

– Ну как? Нравится?
– чуть слышно поинтересовался Самсон, боясь нарушить состояние Савелия.

– Нравится?
– недовольно переспросил Савелий.
– Еще ни разу я не испытывал такого волнения, рассматривая картину!
– с искренним восторгом воскликнул он. Скажи, как тебе удалось так точно угадать ее лицо?