Остров (др. перевод)
Шрифт:
В конце ритуала священник повязал через плечо Маноли белоснежную ленту, завязав ее узлом, чтобы создать символический круг, соединяющий мужчину и младенца. Маноли посмотрел на нежное лицо крохи и улыбнулся. Девочка проснулась, ее темные невинные глаза рассеянно посмотрели на него. На лице Маноли она могла бы увидеть выражение чистого восторга, никто бы ни на секунду не усомнился в том, что он теперь будет вечно любить и лелеять свою крестную дочь.
Глава 21
После крещения Гиоргис вместе с толпой зрителей вышел через большую двустворчатую
– Отец, – весело заговорила она, – я так рада, что ты смог прийти!
Анна говорила с ним так, словно они были кем-то вроде старых приятелей или дальних родственников и давно не виделись, но она довольна возобновлением знакомства.
– Если ты и вправду так рада моему приходу, так почему не навещала меня уже больше года? Я ведь никуда не уезжал, – ответил Гиоргис и подчеркнуто добавил: – Кроме Спиналонги.
– Прости, отец, но в начале беременности я плохо себя чувствовала, а летом такая жара стояла, мне было не по себе.
Не было никакого смысла бранить Анну. Как и прежде. Она всегда умудрялась все вывернуть наизнанку и заставляла того, кто ее обвинял, самого почувствовать себя виноватым. Гиоргис и не ожидал от дочери ничего, кроме такой изворотливости.
– Я могу познакомиться со своей внучкой?
Маноли ненадолго задержался у входа в церковь, позволяя группе приятелей повосхищаться его крестной дочкой. Она все еще была привязана к нему белой лентой, и Маноли как будто и не собирался ее никому отдавать. То, как Маноли прижимал к себе кроху, выглядело очень мило, но вполне прилично. Наконец он подошел к человеку, который едва не стал его тестем. Они поздоровались, и Гиоргис внимательно всмотрелся в личико своей крошечной внучки, закутанной во множество слоев кружев, девочка уже снова заснула.
– Она прекрасна, правда? – с улыбкой сказал Маноли.
– Ну, насколько я могу видеть, да, – согласился Гиоргис.
– Копия своей матери! – продолжил Маноли, со смехом во взгляде посмотрев на Анну.
За все эти месяцы он и думать перестал о Марии, но тут почувствовал, что должен поинтересоваться ее делами.
– Как поживает Мария? – спросил Маноли.
Голос его прозвучал весьма заботливо и сочувственно, так что мог одурачить постороннего слушателя, заставив думать, что он по-прежнему беспокоится о судьбе девушки.
Этот вопрос следовало бы задать Анне, но она просто стояла молча и ждала ответа, вдруг задумавшись о том, не сохранились ли у Маноли чувства к ее сестре. А Гиоргис был более чем рад поговорить о младшей дочери.
– Мария в полном порядке, симптомы болезни ничуть не усилились с тех пор, как она там живет, – ответил он. – Б'oльшую часть времени она занята тем, что помогает другим больным, тем, кто не может сам себя обслуживать. Если им нужна помощь – ну, приготовить обед, сделать покупки, – Мария все это и делает, и по-прежнему постоянно
О чем Гиоргис не упомянул, так это о том, что большинство обитателей Спиналонги теперь получают некое новое лекарство. Не было никакого смысла рассуждать на эту тему, ведь он не знал по-настоящему, что это может значить на самом деле. Гиоргис понял, конечно, что новые инъекции могут ослабить, смягчить симптомы проказы, но больше ему ничего не было известно. И уж точно он не верил в то, что проказу можно полностью вылечить. Гиоргису казалось чистой фантазией то, что древнейшая в мире болезнь может быть уничтожена, и не позволял себе ударяться в подобные мечты.
Когда Гиоргис умолк, к ним подошел Андреас.
– Калиспера, Гиоргис. Как поживаешь? – довольно прохладно спросил он.
Они обменялись необходимыми вежливыми фразами, и пора уже было уходить с церемонии. Неподалеку ожидали Александрос и Элефтерия Вандулакис. Элефтерию смущала пропасть, возникшая между ними и Гиоргисом Петракисом, и втайне она очень жалела этого старика. Но у нее не хватало храбрости высказаться. Это означало бы вызов ее мужу, ведь Александрос по-прежнему ощущал себя словно заклейменным тем, что оказался в такой тесной связи с колонией прокаженных.
Их семья вышла из церкви последней. Бородатый священник, величественный в алых с золотом одеждах и высокой черной шапке, стоял под лучами солнца и весело разговаривал с группой мужчин. Вокруг болтали женщины в ярких цветастых платьях, носились игравшие в догонялки дети, налетая на взрослых и визжа. Вечером должен был состояться большой праздник, и волнующее предвкушение уже висело в воздухе, подобно электрическим разрядам.
Когда Гиоргис вышел из мраморной прохлады церкви Святого Григория в палящий дневной зной, у него даже закружилась голова. Он моргнул, ослепленный светом, и капли пота стекли по его щекам, словно прохладные слезы. Воротник шерстяной куртки неприятно покалывал шею. Гиоргис не знал, нужно ли ему оставаться в этой толпе и веселиться весь вечер? Или лучше вернуться в деревню, где его успокоят знакомые узкие улочки и слегка обшарпанная входная дверь собственного дома? Но когда Гиоргис уже попытался ускользнуть незамеченным, рядом с ним возникла Анна.
– Отец, ты должен пойти с нами, выпить за внучку. Я настаиваю! – заявила она. – Если не пойдешь, это принесет неудачу ребенку.
Гиоргис точно так же твердо верил во всесилие судьбы и важность охраны от духов зла и их вредоносной силы, как верил в Бога и всех его святых, и, конечно же, он не желал навлечь какие-то беды на невинное дитя, отказавшись от приглашения дочери.
Праздник уже был в разгаре, когда Гиоргис припарковал свой грузовик под лимонным деревом на обочине длинной подъездной дороги, что вела к дому Вандулакисов. На террасе перед домом играл оркестр. Звуки лютни, лиры, мандолины и критской волынки сплетались друг с другом, и хотя танцы еще не начались, в воздухе витало их ожидание. На длинных столах стояли ряды стаканов, и люди сами наливали себе вина из бочек и накладывали на тарелки мезе, маленькие кубики сыра фета, пухлые оливки и только что приготовленные долмады. Гиоргис постоял некоторое время на месте, прежде чем тоже взял себе кое-какой еды. Он знал здесь одного-двух человек и завел с ними вежливую беседу.