Островитяния. Том первый
Шрифт:
Голос Дорны то и дело прерывался, иногда она улыбалась, но вообще была очень серьезна. Мне даже подумалось, уж не специально ли это подготовленная и затверженная речь. Было волнующе видеть ее такой воодушевленной и сияющей.
— Вы полагаете, что Островитяния будет счастливей такой, какая она есть, — сказал я. — Но где же доказательства?
— Для нас это совершенно ясно; для нас, но не для Моры. И все равно — мы докажем свою правоту! Я уверена. Так что если хотите переубедить нас, Джонланг, то напирайте больше на то, как сэкономить время, а не на то, как делать деньги.
Уверенность Дорны в конечной победе
— Что же произойдет, как вы думаете? — спросил я.
— Не знаю. Знаю только, чего мы хотим и что делаем, чтобы это произошло, — ответила Дорна, словно прочитав мои мысли. — Странно выходит, — продолжала она, — но мы боремся за то, что может стоить вам должности. Мы много об этом думали. Теперь вы понимаете, почему брат и я не хотим, чтобы вы слишком полюбили Островитянию или островитянку, что одно и то же.
— Одно и то же? — переспросил я.
Казалось, что вокруг неожиданно потемнело.
— Одно и то же, если она настоящая островитянка.
Слова Дорны больно задели меня.
— Предположим, я лишусь своего поста, — сказал я. — Может быть, тогда вы и ваш брат приедете в Америку.
— Маловероятно. Даже из-за вас мне не хочется туда ехать, хотя вы и заставляете меня думать об этом. Но вы можете еще раз навестить нас. По Сотому Закону вы имеете право приезжать к нам на год каждые десять лет. И мы не хотим менять этот закон. Вы всегда можете пользоваться своим правом в нашем доме, даже если оставаться в Островитянии дольше считалось бы противозаконным.
— Теперь мне многое ясно, — сказал я. — Вы с братом совершенно правы. Надеюсь, что, как бы мне ни хотелось остаться, я никогда не позволю себе преступить пределы дозволенного.
— Конечно, это невозможно! — воскликнула Дорна, словно удивленная, хотя в удивлении этом я почувствовал укор и понял, что был слишком жесток с ней.
— Вы должны исполнять свой долг консула, — добавила она. — Мы ничего не имеем против. Конечно, мы понимаем… Не хотите ли взглянуть, как там ветер?
Солнечный диск на западе просвечивал сквозь пухлые серо-белые облака. Стало действительно темнее. Болота по обе стороны были пустынны, и только милях в пяти к юго-востоку их ровная, плоская поверхность нарушалась низким рядом деревьев. Да на юго-западе виднелся вдали поселок; но в северном направлении ничего не было, кроме вечной темной голубовато-зеленой плоской равнины, простертой под облачным сводом небес.
Исполняя просьбу Дорны, я прислушался к ветру. Ряби на воде не было, но легкое дуновение коснулось моей щеки. Пройдя на нос лодки, я потрогал якорный канат — он напрягся. Очевидно, начинался отлив. Дорна рассчитала время его начала с точностью до минуты; пока я стоял на палубе, «Болотная Утка» стала покачиваться, и, взглянув на северо-восток, я увидел, что по одному из каналов, милях в двух от нас, медленно, но не сбавляя хода, навстречу нам движется под раздутыми парусами судно, и вода за ним потемнела.
Подождав немного, я подошел к люку и сообщил результаты своих наблюдений Дорне.
Она вышла на палубу. Я поднял якорь, и мы двинулись на юго-запад, вниз по протоку. Было около пяти часов, солнце должно было сесть до шести. В своей борьбе с облаками оно мало-помалу одерживало верх, и длинные снопы ярких
— Неплохо идем, — сказал я.
— К закату ветер стихнет, — откликнулась Дорна, и глаза ее вспыхнули. Сердце у меня забилось.
— Будь мы в Соединенных Штатах, Дорна, или если бы Островитяния не отказалась от иностранных новшеств, за нами послали бы моторную лодку и притащили домой на буксире.
— Я очень рада, что мы не в Соединенных Штатах.
— И все же — как насчет моторной лодки?
Дорна рассмеялась, но ничего не ответила.
Мы плавно скользили вперед, удаляясь от шедшего сзади более тяжелого судна. Пока светило солнце, было тепло, но стоило ему скрыться, как в воздухе повеяло влажной прохладой. Оставив меня у руля, Дорна спустилась вниз. Я слышал, как она ходила по каюте, но звуки долетали слабо, и я чувствовал себя одиноким — маленьким и одиноким под огромным куполом небосвода, посреди удручающе плоской бескрайней равнины. Темнота накатывалась словно волнами — так обычно гаснет свет в театре. Ветер стал крепче, и парус упруго раздулся. Мгновение было волнующее, ведь я правил судном сам, а сильный ветер, дувший сзади, мог перебросить парус.
Неожиданно из люка высунулась голова Дорны.
— Джон, — сказала девушка, — ночью будет очень сыро. Огня на лодке разводить нельзя. Может быть, остановимся в поселке? Скоро будет ферма Аманов.
— А как вы думаете?
— Я спрашиваю вас.
— Нет, — ответил я.
— Хорошо.
Голова скрылась.
Чуть позже солнце, торжествуя окончательную победу, вырвалось из облачного плена и красным шаром повисло, касаясь горизонта. Отбрасываемый им оранжевый свет просвечивал сквозь парусину. Чешуйки ряби ловили отсветы заката, и по всей поверхности болот протянулись разноцветные стрельчатые блики. Я следил за тем, как сияние меркло; и, когда пылающий край светила скрылся за горизонтом, парус медленно окрасился в темно-голубой цвет.
Как и предсказывала Дорна, ветер стал стихать, рябь улеглась, вода уже не журчала так резво за бортом, и, несомые отливом, мы проплыли мимо двух темных, без единого огонька поселков, стоявших примерно в миле от протока. Тьма сгущалась. Берега неясно виднелись в сумерках; каждый поворот таил опасность, но вода продолжала слабо мерцать, и я вел лодку, стараясь держаться, насколько возможно, середины протока. Странный желтый отсвет, колыхаясь, протянулся от борта лодки; однако недоумение мое длилось недолго: это был свет, падавший из оконца каюты. И вправду потянуло сыростью.
Наконец появилась Дорна, едва различимая в темноте, и принялась осматривать берег; потом она встала к рулю, а я, по ее команде, отпустил шкоты. Мы подрулили к берегу, медленно свернули в смутно различимый канал, бросили якорь и не спеша убрали парус — две тени, движущиеся в темноте.
И когда мы привязывали снасти, мои озябшие пальцы коснулись ее руки, теплой, живой. Я продолжал работу, Дорна тоже. Но я почувствовал, что, если наши пальцы соприкоснутся снова, я уже не выпущу ее руки.