Острый осколок

Сиалана Анастасия

— Конец, значит?

— Конец, — подтвердила рептилия.

Широ пожал плечами, мол, как хочешь, и бросился в сторону, выхватывая стилеты из ножен и одновременно прикрывая лежащую меня.

Не скажу, что бой был захватывающим, как бывало раньше. Сегодня эльф сдерживал себя по максимуму, так же, как и Салван. Ни один не хотел случайной смерти другого. Что же за история у этих двоих? Неужели дружба? А так похоже на нее.

Выпад и василиск падает в полу таре от меня, а его меч отлетает в противоположную сторону.

— Вставай, Су. Нам пора.

Не сводя глаз со стилета, смотрящего прямо в грудь поверженного, начала

медленно подниматься, сперва встав на колени и подтянув собственное оружие.

— Прости, — прошептал Салван и рванул в мою сторону, с Всевышние весть, откуда взявшимся кинжалом.

Я все так же стояла на коленях, прижимая сапфировый клинок к груди, и с замершим сердцем смотрела в расширенные глаза василиска, что неотвратимо теряли связь с нашим миром. Вот серую радужку закрывает мертвая поволока, а крупное мужское тело медленно соскальзывает с лезвия окровавленного четырехгранного стилета, что торчащей к низу пикой выходит из отбивающего последний удар сердца. Его рука сжимает кристально чистый кинжал, покрытый серебром, что острием упирается прямо в мое, начавшее свой безумный бег, сердце. И только широкая, с длинными пальцами эльфийская ладонь удержала грузное тело от последнего рывка, после которого уже две пары глаз закрылись бы навсегда. Он выбрал меня. Он выбрал мою жизнь. Без сомнений и колебаний, в одно мгновение Широ оборвал жизнь своего, возможно единственного, друга, спасая тем самым меня.

О боги мирозданья! Он возненавидит! Почему я не отползла в сторону от разворачивающегося боя? Почему так глупо подставилась, забыв об опасности? Широ не простит! Я поставила его перед самым сложным выбором, в котором любой вариант принесет боль, сожаление и раскаяние. Дружба или долг — вечная дилемма непостоянства мироздания.

— Уходим, — пряча свои глаза за пшеничной длинной челкой, эльф выдернул стилет, вытер его о бьющиеся под напором ветра шторы и вцепился кошками в стену, попутно крепя страховку. На Салвана первородный даже не взглянул, впрочем, как и на меня.

— Может, отнесем его в комнату и… — осторожно предложила я.

— У нас нет времени, — грубо оборвали меня.

— Может, тогда оттянем в сторону…

— Ты хочешь, чтобы из-за тебя еще кто-нибудь погиб! Салвана было мало?!

Широ кричал! Впервые за все время эльф кричал. Громко, неистово и со срывающимися окончаниями. Я не знала, что мне делать.

— Скольких еще мне нужно прикончить, чтобы ты, наконец, свалила из дворца!

— Прости… — выдохнула я. Мне страшно было поднять взгляд на первородного. Я так боялась обвинения, что непременно отразится в его бездонных глазах.

— «Прости» не поможет нам сбежать, — отрезал эльф и выскользнул за окно, — или ты сейчас идешь за мной или иди к чертовой матери! Ты меня ясно слышала?!

— Я иду.

Спускались мы в идеальном молчании. Я так и не смогла сказать эльфу, что Салван все еще не умер окончательно. Его сердце не билось, а глаза уже ничего не видели, но он василиск. Заморозка до состояния камня их стихия. Он был жив, пока мы крались мимо садовой охраны, когда пересекали дворцовую ограду и даже когда покидали город. Но первый же шаг за территорией столицы ознаменовался для меня скорбной песней. Я застыла, уставилась за горизонт, где медленно всплывало розовое пламя небесного светила, и отдала последний долг, человеку, что был дорог моему учителю.

Широ не слышал слов, но он все понял.

Он чувствовал волны облегчения, что накатывали по очереди, каждая последующая сильнее предыдущей. Его боль потихоньку отпускала бессмертную душу. Но не раскаяние. Вина останется лежать на нем вечно. Я видела это в его глазах, пусть он и прятал их за шелком золотых волос. Мне оставалось лишь петь, принося хоть капельку покоя его сердцу.

Все стихло. Под самый конец прощальной песни эльф подошел ко мне вплотную, взял за руки и опустился на колени. Поцеловав каждую ладонь по очереди, он возвел очи к небесам и прошептал:

— Благодарю тебя, скорбящая, за то, что оплакала дорогого мне, — официальная благодарность, принятая с самого сотворения мира.

Его сапфировый взор так и не коснулся меня.

***

Около пятидесяти весен назад, где-то на юге

Обычный вечер на людских территориях. Обычная деревенька, окруженная засеянными полями и прореженными лесами. Обычный трактир у тракта, с распростертыми дверями и ставнями встречает каждого проезжего купца, военного или путешественника. Обычный солнечный день.

Широкая, разъезженная обозами дорога дышит поднимаемой копытами животных пылью, что разносят ее на таты вокруг. Многие тревожат ровный путь своими ногами, мчась к богатству, долгу и приключениям. Каждый стремится за своей мечтой, возлагая надежды на дорогу. «Пусть тракт будет спокойным. Пусть путь будет не долог. Пусть дорога выведет меня к столь желанному». Эти мысли посещают каждого, кто хоть раз ступал на длинную полосу насыпной земли, что неслась через весь материк, разветвляясь на множество тропок, аллей и главных дорог.

А что же представлял из себя сам тракт? На его извилистом пути попадались разбойники, убийцы и наемники. Он манил своей скрытой опасностью, притягивал своим непостоянством путешественников, как свет бабочек. Захаживая во все уголки магического мира, земляной настил видел многое: хранил неисчислимое количество тайн, прятал у своей обочины тысячи потерянных вещей, впитывал жизни поколений через время. Покой редко навещал древний тракт, от чего в самые глубокие и темные ночи земля вибрировала, дрожью передавая всю усталость, что за многие века скопилась в недрах самого страстного путешественника — самой дороги. Однако, днем, когда солнце стояло в зените, краткие передышки все же приходили. Жара не давала путникам так легко передвигаться под палящим солнцем. В этот час тракт вздыхал облегченно, ожидая, пока клубы встревоженного песка улягутся на придорожье, чтобы мгновением позже вновь пылью взмыть к макушкам одиноких деревьев, что редко росли у обочины.

Одну из таких передышек нарушил гулкий цокот копыт. Он эхом гулял по безлюдным улицам поселка, отражаясь от закрытых окон, что сдерживали жару, не давая ей проникнуть в прохладу зданий. Кто-то приближался по главному тракту с севера. Одинокий всадник в сером плаще, что закрывал его от палящего солнца, шагом въехал в деревеньку. Приблизившись к трактиру, цокот смолк. Глухой удар от столкновения подошвы сапог с землей ознаменовал приезд нового гостя. Дверь трактира легко отворилась, впуская высокую мужскую фигуру в покрытой пылью одежде. Незнакомец отыскал глазами свободный столик и без колебаний направился к нему. Создавалось впечатление, что здесь он был не однажды.