Острый угол

Брюховецкий Виктор

Хлеб

Мы за хлебом занимали очередь с вечера,Всё старухи да мы, дети малые.Я узнал тогда, что звезды не вечные,И еще узнал – какие зори алые.Я прошел насквозь те ночи холодные,Где луга в росе – гигантские простыни.Если б не были в те дни мы голодные,Эти ночи были просто бы проспаны.У старух такие личики сморщенные.Разговоры полушепотом, жуткие.Как метались они в криках «смена очереди!»,Обучали нас выносливости сутками.Угощали нас квашеной пахтою,Обижались, что пахту не брали мы…А мы окурки смолили украдкою,Мы в пристенок играли медалями!Не камнями дрались – кулаками мы,В ранки сыпали глину целебную…И

росли пацанами нормальными,И влюблялись в Россию бесхлебную.

«Войду к тебе из осени…»

Войду к тебе из осени.К огню.Горячий чай. Домашнее варенье.Сухой осины ясное горенье…Я голову на грудь свою склонюИ на твои упреки не отвечу.Я просто посижу и помолчу…И, глядя на огонь,В ненастный этот вечерДалекого коснуться захочу.Не упрекай, не обвиняй меня,Всё так непросто.Догорит осина…А вдруг и впрямь всё кончится красиво,И Феникс возродится из огня.

«Не кричали. Не ругались…»

Не кричали. Не ругались.Ни в обиде. Ни в злобе.Помолчали. Попрощались.Он – к себе, она – к себе.Ветер травами сухимиШелестел: кого винить?..И легла тропа меж ними,Как натянутая нить.

«Когда я чую за моей спиной…»

Когда я чую за моей спинойНедобрый взгляд и шепоток змеиный,Душе моей, открытой и ранимой,И без досужих вымыслов больной,Я говорю: «Не плачь, душа моя.Всё это не впервой и не в последний…А – больно?.. Что ж, на то она и сплетня.Змея без яда – это не змея».

Поэзия труда

Я не был никогда на буровой…Пишу строку и живо представляю:Как я под вой буранный управляюМашиною, сверлящей шар земной…Прочтет читатель и вздохнет при этом:«Вам хорошо придумывать, поэтам,А сами-то…»Читатель, извини!Пускай – не нефть, но мне пришлось в метеляхНа тех же сумасшедших параллеляхВ сугробах мять нерадостные дни.«Нерадостные? Что за ерунда?А в чем тогда поэзия труда?..»Поэзия труда?..Она – потом!Когда однажды над морозным станомНефть вырвется сверкающим фонтаномИ буровик закрутится винтомОт радости, что не был труд напрасен,Что нефть пришла.И этот миг прекрасен!..Но это всё не скоро, а покаМне кажется – открыты двери ада,Снега ревут сильней, чем канонада,И столбик ртути ниже сорока.

Муравейник

Расположен у тропы леснойГород с миллионным населеньем,Со своей тревогой и весельем,С долгою заботою одной.Постоишь, подумаешь: в натуре,Вот они и радость, и успех.Этакий колхоз в миниатюреС трудоднями общими – на всех..Тот несет домой, а тот – из дома!Коль семья, то должен быть урод.А картина, в общем-то, знакома,Пропивать, наверно, волокет.Но никто вдогонку не ругался.Муравей уселся на пенек,Посидел, подумал, застеснялсяИ назад хвоинку поволок…По дорожкам взад-вперед несутся.Труженики, что еще сказать!В тесноте живут, а не грызутся…Надо бы собратьям показать.

Из больничной тетради

1.

Я лежу один в палате.Я один на всей планете.Умираю на закате.Воскресаю на рассвете.Я пишу кривые строчки.Я пишу плохие мысли…За окном прозрели почки,А из почек лезут листья.Звук далеких колоколенПравит

мне и лечит нервы…Я четвертый месяц боленИ еще июнь в резерве.

2.

Зачем же так рано к земле потянуло?Ломало, крутило, ужели согнуло?То взлет, то паденье, то шрамы, то риски,Прокручены ленты, проиграны диски…В июне земля горяча на закате,В июне земля холодна на рассвете…Как пахнет сосною в больничной палате!Как тихо играют под окнами дети!Я всё представляю, что там – за стеною.А жизнь – стороною, а жизнь – стороною,Остались мгновенья, последние крошки…Неужто обманут я был при дележке,И мне суждена лишь одна половина?..Ночь в окна плывет как рогатая мина,И рядом встает. Принимает участье.Ночь ждет терпеливо, когда я – на части!Чтоб первой, увидев, оплакать потерю…Но я не умру, потому что я верю.

3.

Как вестник смерти,Как палач,Ко мне вошел в палату врач.Он приговор в руках держал.Он рядом сел, а я лежал.Я тлел, как желтая свеча.Он говорил, а я молчал,А я дышал едва-едва,И жадно пил его слова…Всех слов запомнить не дано,И я запомнил лишь одно!Оно во мне.В моей крови!Он, уходя, сказал: «Живи!»Сказал, как приказал.В упор!…Я помню это до сих пор.

«У этой женщины больные ноги…»

У этой женщины больные ноги.У этой женщины больные руки.Но эту женщину любили богиИ ей послали шестнадцать внуков.И женщина знает их всех по имениОт самого малого до самого старшего,Души хватает для них, а именно,Любить их всех и болеть за каждого.Ну, ладно бы, знала самого младшего.Ну, ладно бы, помнила самого первого.А то ведь держит в памяти каждого!Вот я бы так не сумел, наверное.И женщина пишет им письма частые,На двух листах, чтобы всё толково.А внуки, видно, живут несчастными,С сердцами каменными.В ответ ни слова.Она вынимает почту бережноКак что-то тайное и тревожное…А почты всей-то – газетка свежая.Но женщина верит, что внуки хорошие.

«И время распадется на куски…»

И время распадется на куски,И новым светом озарятся грани,И в сердце, как в больной тяжелой ране,Кровь совершит последние толчки.Тугой петлей сомкнется горизонт,И два крыла погаснут за плечами,И то, чем мучился бессонными ночами,Умрет…

Черная Русь

Харалужные копья изломаны в щепы.Ярославна в печали живет у окна.Солнца шар окровавленный мечется слепоИ багрова до боли заката струна.Слышен грай.Воронье чертит воздух крылами,Черным криком опутано небо вокруг.И тяжелые волки кругами, кругамиПо лесам и яругам уходят на юг.От Каялы реки до Великого ПонтаПоловецкие ветры победу поют…На Руси от черты до черты горизонтаПарни русые новые копья куют.

«Живу и знаю: счастье рядом…»

Живу и знаю: счастье рядом.Живу и жду. Проходят дни —Порой чисты, порою с ядом,Порою словно не мои.Но я живу. Я привыкаю.Из горной речки воду пью,В солонку черствый хлеб макаю,И горько мне, но я терплю.Терплю и жду, поскольку верю:Настанет час, настанет срок —Однажды распахнутся двериИ счастье ступит на порогВ нездешнем сказочном наряде.Войдет и словно в забытьиРукою бережно погладитСедые волосы мои.