Всё, конечно, так и было,Быть иначе не могло.Ты в мое жилье входила,Как луна, через стекло.Расплетала кудри-косы,Платьем шелковым шурша.Ты на все мои вопросыОтвечала не спеша.Отвечала просто, мило…Зыбкий свет. Уют. Покой…Мне с тобою рядом былоУдивительно легко.Лунный луч бродил по залам,По углам таился мрак.Ты под утро исчезалаНепонятно даже как.За окном клубились дали.День катился по стерне.Новый день…И оживалиБоли прежние во мне.
Размышления у картины неизвестного Художника
Вошел Художник в мастерскую,Художник
подошел к холсту,Взял кисть и создал КрасотуЛегко и просто.Как вслепую!И вышел вон.И затерялсяМеж складок Времени. Во мгле.А холст не умер. Холст остался,Как след, как память на земле.Остановись!Замри и стой!Наполнись светом и тревогойПеред грядущею дорогой,Перед грядущей красотой.И замираем, не дыша.И смотрим, смотрим, не мигая.А Красота живет нагая,Как сталь разящего ножа!И – свет!По залам, хрусталям.В зрачках притихших, на паркете…И Время верит векселямНа право получить бессмертье.
«Снег соткан из мороза и тумана…»
Снег соткан из мороза и тумана.Как неуклюже замерли дома…Возникнет боль негаданно, нежданно,Повяжет тело и сведет с ума!И… прочь дела.Ко всем чертям – заботы.Боль властвует, она напряжена,Прижмет, отпустит и опять – волна…А город предлагает повороты.Сюда пойду – проспект,Сюда – тупик,Где фонари с погасшими свечамиКак люди, погруженные в молчанье.Я к этому молчанию привык.Как только боль, то всё кругом молчит,Как будто отгорожено прозрачным,И лишь трамвай, раздвинув клешни рачьи,Попав под напряжение, урчит.А боль живет в мозгу как метроном.Дойти бы только до конца квартала,Я помню – там всё время отступалаВолна. Как раз за этим вот углом.Дойти… Дойти…И вот – не так болит.Я знаю и уверен – боль убудет,Вот только, чтобы шли навстречу люди.В молчанье.Пусть.Но только, чтобы шли.
«Когда уже писать свое невмочь…»
Когда уже писать свое невмочьИ понимать чужое невозможно,Когда постыло всё,Когда тревожноВ окно всю ночьГлядит немая ночь,И падает звезда на подоконник —Беззвучная! —И трепетом лучейКасается слепых моих очей,Я понимаю с горечью и болью,Что мне в стихах спасенья не найти,И не суметь мне вырваться из плена.И дышит ночь предчувствием изменыМоей стихам…
Панюшовские талы
Наполню патронташ и тихим утром раннимСойду с крыльца, калитку притворю,И с батиным ружьемКак в детстве давнем, давнемПойду встречать сентябрьскую зарю.Почувствую в ладони сталь стволаИ тяжесть емкую латунного патрона,Услышу, как хрипит в осиннике ворона,За спину заправляя два крыла.Увижу глаз, наполненный сомненьем,И подниму стволы,И опущу стволыСогласно с собственным сердцебиеньем…И вдруг увижу – выросли талы!Те самые, что вырублены были!..Рубили мы, а наши мамы жгли…Видать, живучи корневые жилы.Иначе б возродиться не могли.Мы их рубили так! Мы их с землей месили.Травой топили, а талы – дрова!Не будь в сорок втором в моей стране РоссииТаких талов – не выжила б Москва.И, вишь ты, отросли. Стоят среди околковВ колючей ежевике, во хмелю…Зачем я здесь с отцовскою двустволкой,Кого убить хочу в родном краю!Неужто для того они меня спасалиВ тот черный год,Чтоб через двадцать летЯ встретил их бездушными глазамиИ выкрасил живое в мертвый цвет!Нет, милый край!Прими мое волненье,Ничем не омрачу свиданье это я,Что светится как тайное мгновеньеПрекрасного земного бытия.
Вечер в Панюшовском Кругу
Пьет воду утка в сонных тростниках.Талы оплетены пахучим хмелем.Алей глубок,И где-то за АлеемНочные тени прячутся в стогах.Лежит
звезда на зеркале холодном,Костра дымок свивается в кругиИ тополя веселым хороводомТанцуют над обрывом у реки…
Чайка
О гранит о причальныйДлинных волн молотьба…Окольцованность чайки —Это тоже судьба!Сумасшедшая свежестьИ простор без конца,И тревожная тяжестьНомерного кольца.Но летает, летает,Волны крыльями бьет,И не помнит, не знает,Как однажды ееКольцевали средь крикуМного весен назад…И захлопнули книгу,И, не глядя, следят,Чтобы в августе, в мартеПо письму, по кольцуПуть отметить на картеОт начала к концу.Рядом с линией этойТонкой птичьей судьбыНи счастливых пометок,Ни ружейной пальбы.
Море
Солнце – лампой в потолокВвинченное, в синий купол.Пляж – скопленье голых кукол,Выброшенных на песок.Те – из моря, эти – в нем,Жарятся на солнце, млеют.Море моет их, лелеет,И мелеет с каждым днем.Морю скучно!Жизнь – в веках!Жизнь большая, а в итогеЕжедневно ноги, ногиИ тоска на лежаках.Потому-то иногдаМоре взбесится.Мятежно!И морское побережьеОчищается тогда.
Переселенцы
Над губой опальный пар. Холод.Над седой тайгою – ка-р-р! Голод.Полуночный желтый глаз лютый.Сквозь снега – в ущелье-лаз – люди…Миновали перевал. Круто!Старший место указал: «Тута…»Изо рта со свистом хрип – в небо.Сосны падали сквозь крик немо.Души грели у костра, вены.В три каленых топора… СтеныКрепко свежею смолой пахли.Не хватало одного – пакли.Сруб ввели под ряд стропил. Общий!Старший палец отрубил… МолчаНа тесовое крыльцо вышел,Снег кровавою струей вышил.Осветил лица овал грустью,И Сибирь мою назвал Русью.Ночь сложила всех в пакет на пол.Сквозь деревья лунный свет капал.Волки выли за горой глухо.Филин утренней порой ухал.Солнце встало всё в пыли. Рыже!Жизнь любили и смогли выжить.…Я живу в иные дни. Вольный.Не с опальной, как у них, долей.Запах древней той избы знаю.Редко в том краю, но бы-ваю.Всё смотрю (душа велит!) стены.Целый палец, а болит… Гены.
«Я насторожен как капкан…»
Я насторожен как капкан,Но лишь проявится виденье,Я пальцев собственных арканНа нем замкну без промедленья.И тени, что в ночном кругуМетались, обретут начала…Светло мне станет и печально,И грифель выведет строку.
«Играть в слова…»
«Играть в слова…»Но разве можно?Играть в слова не можно – нужно!Но чтоб дыхание не ложно,Да чтобы слово не натужно,Чтоб мысли подкреплялись звуком,Чтоб звуки подчинялись ритму…Стихи возьмут чужие руки,И в них поверят как в молитву.Сочтут своей твою удачу,Сочтут своим твое крушенье,И засмеются,И заплачут…Играть! – прекрасное решенье.
Кошка
В глазах испуг.Тоска беременная.Площадка лестничная – жилище временное…Дверями хлопал апрель в парадных.Остатки снега дождем косило.Она ходила на лапах ватных.Она живот свой едва носила,Искала угол – ну, где же, где же…Такая жалкая – вот обида!Людей пугалась всё реже, режеИ не по правде, а так – для вида.Ногою топнут, боится вроде —К стене прижмется, сама ни с места…И окотилась. При всем народе.Приличней не было больше места.Лежит голодная и холодная,Котят облизывает с таким отчаяньем…А рядом с кошкой тропа народная,Но мы обходим ее с молчанием…Обходим, словно бы извиняемся, —Ни молока, ни рваного коврика —В глаза друг другу смотреть стесняемся,И поджидаем ирода-дворника.