Осуждение Сократа
Шрифт:
— Можно ли угодить такому привереде? — ворчал Критон. — Он отказывается от помощи, а сам не может дотянуться, до лопаток. Разве так моют спину? Пфу! Глаза бы мои не глядели на такое мытье!
— Что ты там говоришь, Критон? — спрашивал Сократ, натираясь маслом, смешанным с благовониями.
— Я говорю: тебе следует хорошенько умаститься! — Критон для убедительности повышал голос и тут же переходил на глухое бормотанье: — Растяпа. От первого факела до последнего — растяпа. И я готов положить свою руку на алтарь, что он опять напялит на себя свой бесценный плащ.
— Не перемываешь ли ты мои кости, Критон? —
— Я говорю: новый гиматий должен бы подойти тебе. Ведь мы всегда заворачивались в одинаковый кусок ткани.
Постояв в задумчивости, мудрец стал неторопливо снимать плащ. Бережно свернул, помял пальцами складки, будто запоминая и прощаясь. Гиматий был легок и пестроват на сгибах, словно сброшенная ужиная кожа.
— Выбранный другом плащ всегда впору, — сказал Сократ и вздохнул.
В узелке оказался не только новый, отливающий первозданной белизной плащ, но и короткий льняной хитон, поддеваемый вниз. И плащ, и хитон пахли свежей тканью, еще не знающей ни пота, ни пыли. Сократу показалось, что от новой одежды повеяло горным холодком.
— Расчесал ли ты бороду, Сократ?
— О! Так красноречивый Перикл не расчесывал свои речи.
Улыбнувшись, Сократ вытащил осклизлую затычку из ванной. По каменному желобку пола побежала теплая вода. Старик смотрел, как вода, омывшая его тело, оставляет ванну, создавая легкую круговерть в глубине, возле отверстия. Вот и сошла, печально булькнув, последняя материнская вода, укатилась куда-то, чтобы смягчить и напитать сухую афинскую землю, а Сократ все стоял, ухватившись за край ванны, и не понимал, почему так быстро стынет под его пальцами потемневшая медь.
— Что это за ванна? — хорохорился Критон. — В нее не уместишь и младенца! Помылся бы ты в моей. Да, да, помылся бы ты в моей! — повторил он напористо и громко и вдруг, вспомнив что-то, смешался, задел плащом траурно-черный чан. Крикнул с притворным сожалением, бросился рьяно замывать грязный след: — Проклятая теснота! Ты посмотри, как я измазался!
Крякал, покачивал головой, а глаза поглядывали на друга с плохо скрываемой болью. Под тихий капельный плач они вышли из бани. Молочный шлейф пара потянулся за ними, ласково кутая шеи и плечи. Сократ захлопнул набухшую от сырости дверь. Мутная полоска пара двинулась вслед, быстро пропиталась коридорной темнотой и исчезла. Скиф медленно поднялся с кровати Сократа, опираясь на шест, вперил глаза в невысокого человека в белоснежном плаще. Смотрел свежо, удивленно.
— Ты не узнаешь меня, добрый Скиф? Признаться, и я не очень-то признаю себя. Боюсь, как бы стараниями моего друга Критона мне не пришлось бы нести масличные ветви в праздник Великих Панафиней. Ты ведь знаешь: такой чести удостаиваются самые красивые старики.
И Скиф, и Критон молчали.
— Давайте позавтракаем, мои друзья. Уж если мне не достанутся масличные ветви, то, по крайней мере, никто не отнимет у меня права быть распорядителем пира. Однако какое обилие еды! — Сократ покачивал прибранной головой. — Кальмары и угорь, тунец и палтус… Кажется, не выходя отсюда, я попал на Агору, в рыбный ряд. А это что такое? — Сократ отодвинул на столе кастрюлю с кальмарами и поднял белый, с розоватыми подпалинами пирог.
— Пирог передала какая-то девушка, — степенно проговорил раб. — Я не видел ее лица, но
Мудрец отломил краешек.
— Постой! — Критон схватил друга за руку. — Ты же, клянусь Небом, не знаешь, откуда этот пирог! Может быть, он… — Критон суетился и делал страшные глаза.
— …отравлен! — насмешливо подсказал Скиф.
— Да, да, отравлен. Люди Мелета… — начал Критон и опять недоговорил.
— Полно, Критон! — Сократ снял со своей руки вздрагивающую руку Критона, легонько пожал ее, ободряя. — Ты опасаешься, как бы упавший в воду не намок под дождем. — Мудрец улыбнулся и медленными размалывающими движениями стал жевать зачерствевший, но вкусный пирог. — Попробуйте, друзья. Такие пироги обычно пекут на свадьбу. Это кунжутный пирог с медом. Возьмите по кусочку. — Не дожидаясь, Сократ отломил еще и протянув равные дольки Критону и Скифу.
Три старика ели свадебный кунжутный пирог.
По углам голубела тьма. На стене в желтых солнечных квадратиках появлялись и исчезали тени от воробьев. По запасной пряже спускались вниз потревоженные пауки. Ниточки, попав в полосу света, чисто загорались и будто уносили вместе с собой отражение света к темному земляному полу.
— Помнишь ли ты вкус свадебного пирога, Критон?
— Как же не помнить! Он был слаще родосских фиг. Этот тоже хорош, только горчит немного. Ты не заметил, что он горчит?
Они съели по кусочку и уселись вокруг стола, чтобы продолжить трапезу, в которой, казалось, не было особой нужды: Скиф и Критон уже позавтракали, а Сократу есть не хотелось. Чинно, двумя пальцами старики брали рыбные закуски, притомленно жевали, нарочно затягивая завтрак. Скиф несколько раз выходил в коридор, слушал. Скифу не хотелось, чтобы кто-то из служителей, тем более старший архонт, застал его за столом с осужденным. Критон попытался завязать разговор о кунжутном пироге:
— Хотел бы я знать, кто принес этот пирог…
— Чашу принесут между полднем и закатом… — шепнул Скиф.
Сократ понимающе кивнул. Скиф прислушался и проворно оставил скамейку. На этот раз слух не обманул его. Выставив плетеную корзину и щупая правой рукой стену, в комнату вошел Аполлодор.
— Здравствуйте, друзья! Это ты, Критон? А где?.. — Аполлодор с испугом смотрел на белеющий гиматий Сократа. — Это ты, Учитель? Я не ошибся? — Он схватил Скифа за локоть, дожидаясь немедленного подтверждения.
— Кажется, ты не ошибся, — сказал мудрец — будто отеческой ладонью погладил.
Пальцы Аполлодора разжались. И теперь уже Скиф, видя, что вошедший не привык к полумраку, взял Аполлодора за локоть и подвел к своей скамеечке. Аполлодор пошарил на столе, стараясь найти место для корзинки с едой, однако ничего не нашел — лишь уронил на пол рыбный кусок. Так и сел, держа на коленях корзинку и вглядываясь в необычной белизны плащ, который беспокоил его и безжалостно отделял от родного, еще дышащего живым теплом человека.
— Не удивляйся моему сомнению! — продолжал Сократ. — Мне и впрямь приходится сомневаться, я это или не я. Каждый день я получаю такое количество приношений, что поневоле начинаю думать: а не превратился ли философ Сократ в некое божество? Сделай милость, дорогой Аполлодор, скажи, что у тебя в корзине, которую ты, судя по всему, собираешься возложить на алтарь божественного Сократа?