Осуждение Сократа
Шрифт:
— Панспермию — пищу для теней, возвращающихся на землю! — ответил Евангел.
— Но разве сегодня траурный день «Котлов»?
— Да, Учитель! Мертвые, как и живые, нуждаются в пище каждый день.
Флейтисты, увидев дымящиеся котлы, воспрянули духом. Крайний слева легким плывущим шагом направился к ритуальным треногам. Остальные незамедлительно последовали за ним, держа флейты, словно сосуды. Человек в голубом плаще повернулся к повозке спиной и стал неторопливо разливать злаковый навар в роговые отверстия флейт. Один из флейтистов, не удовлетворившись малой порцией, снял с головы медную каску. Человек в павлиньем плаще вроде бы заартачился, но заартачился с игривой
— Они будут есть пищу Девкалиона! — Ксантиппа указала потемневшим огрызком на флейтистов. — Но это же святотатство!
— Они будут есть что должно! — неуступчиво сказал Евангел, и Сократ с удивлением опознал в одном из флейтистов Эрасинида, аргинусского стратега, несправедливо приговоренного Советом Пятисот к смертной казни.
— Эрасинид? — на всякий случай спросил философ.
— Да, Эрасинид. Остальные тебе тоже знакомы. Аристократ, Диомедонт, Перикл, Лисий и этот…
— Фрасилл! — подсказал Сократ.
— Да, Фрасилл! — Евангел мотнул нечесаной головой. — Отправляясь в царство теней, он взял у меня мешочек с тмином и солью для возбуждения аппетита. Но разве можно на погребальный обол приобрести лишний глоток панспермии? Священная влага ушла сквозь каску в землю, а серебряный обол превратился в голыш.
Флейтисты опять заняли свое место во главе процессии, вскинули к небу рогатые флейты, но не раздались в вечерней тиши сладостные звуки свадебного гимна: музыканты, как изголодавшиеся бычки, тянули из затверделых сосцов «пищу Пирры и Девкалиона» и продолжали идти вперед, вдавливая стершимися сапогами серый гравий.
— До утра, Мелет! — насмешливо крикнул философ.
Человек в голубом плаще рассердился и бросил в Сократа голыш, похожий на камушек для голосования. Философ ощутил в ладонях металлический кружок.
— Теперь и тебе есть чем заплатить за перевоз Харону… — засмеялся сумасшедший.
Сократ поднял голову и увидел на вершине горы храм Зевса Олимпийского, подрезанный снизу голубоватой полосой тьмы и потому казавшийся парящим в воздухе, словно облако. Солнце, выглядывая краешком из-за далекой тучи, мягко освещало капители храма с их позлащенными цепями, строгие колонны с вертикальными врезами-канелюрами. Неодолимая, ползущая по колоннам тьма рождалась, казалось, в священной расщелине — «вратах в подземный мир», — куда, по преданию, стекали воды великого потопа во времена Пирры и Девкалиона, единственных людей, сумевших спастись и продолжить человеческий род. Тьма, клубясь, нежно обнимала храм Громовержца, лохмато стекала вниз по горе, оставляя малый просвет для свадебной процессии, которую завершала мать невесты с факелом, зажженным от домашнего очага. Мулы мотали потными шеями, оступались. Сократ, намучившись чужой мукой, решил хоть на время оставить повозку.
— Ты куда? — заволновалась невеста. — У тебя же немытые ноги.
Сократ, в душе посмеиваясь над собой, притворился, что охаживает лодыжку влажной губкой. Ксантиппа помалкивала. Но стоило Сократу попытаться переступить через вытянутые ноги невесты, как раздалось предостережение:
— Через меня нельзя. Это дурной знак.
Уступая невесте, Сократ подался влево, к шаферу, и неловко спрыгнул на землю. Сначала он шел в стороне, но, видя, что мулы выбиваются из последних сил, решил помочь. Вобрав голову в плечи, он уперся обеими руками в дубовый задок. Гора медленно выбиралась из-под его босых ног, а сама
— А-ля-ла! — воинственно закричал возничий и принялся полосовать бедных мулов стрекалом.
Сократ продолжал мучительными усилиями выталкивать из-под себя нескончаемую гору. Капли пота выступали на лбу, стекали по протокам морщин, казнили глаза едкой болью. И он не мог оторвать, даже ослабить прикованные к повозке руки.
— Вези, дружище! — Евангел безжалостно оскалил зубы. — Это твой воз.
А густеющая на глазах тьма продолжала ползти вниз от храма Зевса Олимпийского, туманно-серого, как скала, кучилась возле повозки и словно еще добавляла тяжести. Сократ услышал позади легкое всхрапыванье. С трудом обернувшись, он увидел костистую голову коня с надглазными впадинами, дряблыми губами, плохо закрывающими порушенные старостью зубы. Конь устало шел за Сократом, поводя ушами, и серая полоса тьмы сползала с его спины, словно истлевшая попона. В прямых горных травах вызванивали свадебный гимн цикады. До рассвета было еще далеко.
…Человек стоял в мятущемся свете двух факелов, вставленных в ржавые стенные кольца, и от него падали две совершенно разные тени: широкая, с приплюснутой головой, и узкая, как погребальная стела. Острие длинной тени покачивалось возле босых ног Сократа, сидящего на расшатанной тюремной кровати.
— Здравствуй, Тиресий! — приветливо сказал мудрец.
— Откуда ты знаешь мое имя? — грубовато спросил архонт, раскачиваясь взад-вперед.
— Но ты же приходил ко мне сразу же на следующий день после вынесения приговора… Мы славно с тобой побеседовали.
— Я ничего не сказал лишнего? — забеспокоился архонт и немного подался в сторону, чтобы совместить тени, но тени продолжали топорщиться нелепыми ножницами.
— Я думаю, что нет. Удивительная встреча! Я никогда не признал бы в тебе того юношу…
— Я проговорился? — Архонт окаменел.
— Да, я все знаю. Но почему ты с такой неохотой вспомнил Делий?
— Нет, не может быть. Я не говорил тебе ни о чем. Может быть, меня выдал пояс? Я упоминал в разговоре кожаный отцовский пояс?
— Успокойся, Тиресий! — душевно сказал мудрец. — Клянусь совестью моих предков, ты не сделал ничего предосудительного.
— Но я ничего не помню! — Архонт стиснул руками седеющие виски.
— Вспомнишь, когда розовые персты Эос откроют твои глаза. Сейчас мы оба спим.
Тиресий криво усмехнулся:
— Стало быть, мы встретились в твоем сне?
— Да, — кровать под Сократом скрипнула. — И я хотел бы спросить тебя…
— Не лучше ли это сделать наяву?
— Я не знаю, предоставится ли случай. И что такое сон, Тиресий? Что — явь? Может быть, жизнь наша — кратковременный сон, а смерть — пробуждение к подлинной жизни?
— Забавно! — Качели опять заходили под ногами архонта. Взад-вперед. Взад-вперед. — И что же ты хочешь узнать от меня?
— Ты смотришь виновато, Тиресий. Но в чем твоя вина?
Тиресий отвернулся, загреб рукою во тьме, будто искал дверное кольцо, желая уйти.
— Здесь нет дверей! — тихо напомнил мудрец.
Лицо архонта качнулось в свет и огненно заструилось.
— Ты смеешься надо мной, Сократ! Даже зверь не забывает доброты. Я только что сейчас уснул… Я не спал всю ночь. Какая мука — видеть спасителя, уходящего в Аид по моей вине!