Осуждённые грешники
Шрифт:
Ботинок Мэтта толкает меня в лодыжку.
— Двигайся.
— Отвали, я иду, — шиплю я. Я опустошаю бокал с шампанским в три глотка, отчасти для того, чтобы заглушить бабочек, которым нечего делать в моем желудке, а отчасти для того, чтобы дать мне повод направиться к бару.
Стол колышется, когда я поднимаюсь на ноги. Черт, я выпила слишком много и слишком быстро, и не знаю почему. Не то чтобы мне нужна была жидкая храбрость, потому что со мной удача.
Удача.
Расправив плечи, я дотрагиваюсь до четырехлистного клевера у себя на шее и стряхиваю нервную энергию. Ради бога, он всего лишь мужчина. И это всего лишь временная платная работа.
С новой волной уверенности я шагаю к бару, не сводя глаз с цели. Может быть, он слышит решительный топот моих каблуков, направляющихся в его сторону, а может быть, у него за ночь развилось шестое чувство на неприятности, но его глаза поднимаются от бокала, когда я приближаюсь. Даже в свете ярких ламп бара я вижу, как его взгляд скользит по моим черным туфлям на каблуках, поднимается по пройме шубы и устремляется на меня. Что-то в нем оживает, и, как ни странно, я чувствую это в своем собственном пульсе.
Анекдот Анны растворяется при моем появлении, а выражение ее похотливого лица становится таким, что, будь оно осязаемым, ошпарило бы меня. Она пугающе красива. Полуночно-черные волосы, кошачьи черты лица, тело, которое, я уверена, заставит любого, у кого есть глаза, получше присмотреться.
— Прости, детка. Ты не против?
Она пристально смотрит на меня.
— Против чего?
— Если я украду Рафаэля на несколько минут.
Она не подает признаков того, что собирается отойти, пока мягкий тон Рафаэля не рассекает напряжение.
— Было приятно встретиться, Анна.
Пьянящее возбуждение проносится по моему телу, как электрический ток. Даже идиот может понять намек, и Анна уходит. У меня определенно появился новый враг на Побережье, что очень жаль, потому что я хотела бы сначала завести друзей, но об этом я буду беспокоиться позже. Сейчас я слишком сосредоточена на том, чтобы притвориться, что не чувствую присутствия Рафа, когда заказываю напиток.
— Знаешь, я начинаю думать, что ты в меня влюбилась.
Моя челюсть сжимается, и я не свожу глаз с развевающегося хвостика барменши, пока она наливает мне водку и лимонад.
— С чего ты взял?
— Потому что ты никак не можешь оставить меня в покое.
Раздражение, смущение и что-то более яркое покалывает меня, как иголками. Это смешно, я знаю, но от осознания того, что он ни за что не станет разговаривать с другими женщинами подобным образом, у меня по коже пробегает дрожь.
Какая же я жалкая. Потому что, конечно же, он так разговаривает со мной — я украла его чертовы часы.
— А может, я просто хочу увидеть, как ты прибиваешь свой член дверью машины.
— А может, ты просто хочешь увидеть мой член.
Я замираю, затем поворачиваю голову и смотрю на него. Когда я позволяю ошеломленному молчанию
— Странно. Все считают тебя джентльменом, но так много говорить о своем члене — не совсем джентльменская привычка.
Единственное, что шевелится, это мускулы на его челюсти. А затем с той же неохотой, с какой человек встает с постели утром, он переводит взгляд на меня.
— А что на счёт тебя? Что ты думаешь?
— Я думаю, что меня не так легко обмануть.
Его глаза опускаются к моим губам, и на них появляется медленная, дьявольская ухмылка. Хотя его улыбка холодна, она вызывает тепло в моей душе, которое, как летний ветерок, проникает между ног.
— Как считаешь, Пенелопа? Ты леди?
Мне не нравится его насмешливый тон. Приятный как шелк голос, омраченный сарказмом, заставляет меня попятиться. Я вздергиваю подбородок и пристально смотрю на него.
— Да.
Он проводит рукой по лицу, стирая намек на веселье.
— Ну.
— Что ну?
— Меня тоже не так легко обмануть.
Его тон низкий и мягкий, как будто предназначенный только для моих ушей. Нервная энергия прокатывается по моим плечам, и я прижимаю ладони к барной стойке, чтобы выдержать ее удар. Конечно, он не считает меня леди. Ведь это не так. Ни одна леди не носит платья с сохранившимися бирками и не зарабатывает на жизнь тем, что выманивает у мужчин часы в четверг вечером.
Я прерывисто выдыхаю, и взгляд Рафаэля сужается на облачке конденсата, находящегося между нами.
— Чего ты опять хочешь? Сыграть еще в одну из твоих дурацких игр?
— Если ты достаточно храбр.
Я не знаю, почему я это говорю — я стала на путь истинный, — но это вылетает из моего рта прежде, чем я успеваю остановить его. Полагаю, что это рефлекторная реакция на издёвки, заложенная глубоко внутри меня, как и все остальные мои недостатки.
— Нет.
Тон Рафаэля отрывист и сдобрен глотком виски. Он переводит взгляд за мою голову, как будто ищет кого-то еще с кем можно поговорить.
Он предлагает мне легкий выход, но я слишком гордая, чтобы принять его.
— Боишься, что снова проиграешь?
— Почему ты так уверена в своей победе? — растягивает он слова, веселье снова смягчает его резкость.
— Потому что мне везёт.
Его улыбка остаётся на месте, но я не замечаю вспышку недовольства, которая проходит через его взгляд, как подводное течение. Проходит три тяжёлые секунды молчания. Он почесывает горло и смотрит на беззвездное небо, прихлебывая виски. Резким движением руки он отодвигает пустой стакан по барной стойке и окатывает меня теплом своего внимания.