Осуждённые грешники
Шрифт:
Я тоже беру ещё, добавив семерку пик к четверке бубен.
По мере того, как количество сданных карт растет, а колода в руках Габа становится все меньше, тревожное осознание поднимается по спине и сжимает затылок.
Может быть, я бы и не заметил этого, если бы не был так внимателен к каждому движению Пенелопы. Если бы я уже не пялился на ее пухлые губы, когда она прошептала «низкая ценность карты», или если бы не любовался часами на ее запястье, когда она сжала руку Рори.
Я переключаю свое внимание на Рори и начинаю размышлять о других вещах,
— Блэкджек! — снова взвизгивает она.
На этот раз я не поздравляю ее. Вместо этого я поднимаю глаза, чтобы встретиться взглядом с Пенелопой, и поднимаю брови.
Что-то в моем выражении стирает ухмылку с ее лица.
— Пенелопа.
Ее плечи напрягаются.
— Я дам тебе десятисекундную фору.
Но к тому времени, как предупреждение срывается с моих губ, маленькая негодница уже на ногах.
Глава двадцать восьмая
Может, я и лгунья и мошенница, но Рафаэль такой же. Он определенно не досчитал до десяти, прежде чем поднялся на ноги и направился сквозь толпу ко мне.
Паника бурлит в моих венах, и я врываюсь в дверь без опознавательных знаков, не имея ни малейшего представления о направлении. Когда она захлопывается за мной, шум вечеринки стихает, и на меня обрушивается запах влажной земли. Еще одна пещера — отлично. Вдали от любопытных глаз моя быстрая походка переходит в неуклюжий бег, по мере того как я углубляюсь в темноту. Эта пещера переходит в другую, потом в еще одну, а когда я снова сворачиваю и не вижу никакого света, то понимаю, что я чертова идиотка. Почему я все время забегаю в места, не зная, куда они ведут?
Наверное, потому, что неизвестность впереди меня все же менее пугает, чем известность позади.
Подавляя подступающий к горлу страх, я продолжаю двигаться, отвлекаясь на мысленный монолог.
Подсчет карт без какой-либо посторонней помощи не является незаконным. Нет такого закона, согласно которому игрок не может присвоить каждой карте высокое или низкое ценность, чтобы оценить значения ещё не разыгранных карт.
Эта речь годами хранилась у меня в голове в одном из тех мысленных ячеек «На случай непредвиденных обстоятельств», но мне никогда не приходилось ее использовать. Я пыталась сделать это с Мартином О'Хара, но его рука нашла мое горло прежде, чем я успела ее сказать.
Интересно, куда направятся руки Рафаэля, когда он поймает меня?
В четверг вечером его рука тоже потянулась к моему горлу. Чего я никак не ожидала, так это того, что она соскользнёт с меня, когда я признаюсь в своем самом страшном грехе, а потом он уложит меня в своей машине и скажет, что разберется с этим. Что это вообще значит? Должна ли я испытывать беспокойство или облегчение?
Холодок пробегает
Мои пальцы цепляются за скалистую стену, следуя изгибу в другой чертов туннель, где я врезаюсь во что-то похожее на камень. Что-то с горячими руками, бешеным сердцебиением, не заботящееся о моей безопасности, прижимает меня к стене.
Если бы миллион врагов последовали за мной в сеть пещер, я бы все равно знала, что это Рафаэль нашел меня. Потому что, Господи, никакой другой аромат не смог бы разжечь огонь между моих бедер так, как теплая смесь из одеколона, мяты и опасности, просачивающийся из пор этого мужчины. Даже горьковатый запах виски, покидающий его губы и касающийся моего горла, не беспокоит меня: я слишком кайфую от веса его тела, заключающего меня в клетку.
Джентльмен. Этого слова не существует под покровом этой тьмы, и когда его руки начинают блуждать, я знаю, что не хочу этого. Они хватают подол моего платья и задирают его вверх по бедрам. Если бы от настойчивости его движений у меня так не кружилась голова, я бы сказала ему быть осторожным, потому что я оставила бирку на этом платье в надежде вернуть его завтра.
— Красивое платье, — шепчет он, весь облаченный в шелк яда, против трепещущего пульса в моем горле. — Ты его украла?
Его руки касаются моих обнаженных бедер, ткань моего платья теперь обвивается вокруг его предплечий. Каждый сантиметр моего тела поет от предвкушения, а ледяной холод, свистящий в маленьком промежутке между нами, напоминает мне, что мне не должно быть так чертовски жарко в декабре.
— Не в этот раз, — мурлычу я, прижимаясь губами к его груди. — Я купила его на полученные от стриптиза деньги...
Сильный, горячий шлепок падает на мою задницу, и мой удивленный вскрик впитался в дорогую ткань его рубашки.
— Что я говорил о стриптизе для других мужчин, Пенелопа? — говорит он, его грубый тон противоречит медленным, успокаивающим кругам, которые его ладонь теперь делает по моей ноющей заднице.
— Мне не нужно раздеваться для других мужчин. У меня есть один клиент, который переплачивает за приватные танцы в своей машине.
Ещё один шлепок. Такой громкий, что удар эхом отражается от капающего потолка. Мой стон поднимается вслед за ним, как пар в горячей сауне. Прежде чем я успеваю сделать еще один вдох, его бедра сильнее прижимают меня к стене, между ними что-то твердое и пульсирующее.
Твою ж мать. Внизу живота образуется пустота, которая так и просится быть заполненной трением. Мне не нужно доставлять ему удовольствие, прижимаясь к нему, как я делала в его машине, потому что обе его руки скользят по моей заднице и обхватывают ягодицы, когда он прижимает меня к своей эрекции.
Он идеально ложится между моих бедер, и я слишком без ума от его веса, чтобы придумать еще один язвительную ответ.
Его губы касаются моей макушки.
— Ты сказала, что придерживаешься праведного образа жизни. Мартин тебя ничему не научил?