От Гринвича до экватора

Озеров Михаил Витальевич

Ее убили во второй раз.

Про человека, который был безнадежно болен и тем не менее вылечился, говорят: родился во второй раз. Но чтобы в третий!

— Меня спасла Чам. Заедем к ней, — предлагает Сет.

Километров через двадцать сворачиваем на проселочную дорогу. Из хижины к нам спускается пожилая крестьянка. Женщины обнимаются, и крестьянка говорит:

— Я покажу место, где нашла Сет.

Идем по насыпи. Справа и слева болото. Дальше пустыня, ни деревца, ни куста. Температура за сорок, апрель и май — самые жаркие месяцы в Кампучии. Сами кхмеры с трудом переносят

это время года. Их мучают головные боли, они плохо спят.

Солнце палит нещадно, духота становится невыносимой.

Думаю: как же выдерживали те, кого неделями, а то и месяцами гнали из города в джунгли? Впрочем, выдерживал далеко не каждый, придорожные канавы были заполнены трупами.

А как Сет — полуживая, с зияющей на голове раной — шла по этой насыпи?

— Ее привязали к буйволу и тащили, — объясняет крестьянка.

— Почему не бросили в болото?

— Наверное, решили покончить со всеми разом. В Тун Моринге убили и моего мужа. Солдаты увели его. Я заметила, в какую сторону. И вечером пошла искать. Наткнулась на огромный ров, в нем — трупы.

Тхай Сет, женщина, которую убили дважды

Название «Тун Моринг» известно теперь далеко за пределами Кампучии, здесь уничтожено полторы тысячи человек. Отныне это место стоит в одном ряду с Освенцимом, Бабьим Яром, Сонгми, Герникой.

Муж крестьянки был мертв. А женщина рядом вроде бы дышала. И Чам понесла ее в деревню. Понесла, прекрасно понимая: если попадется на глаза солдатам, им обеим не жить. Крестьянка спрятала Сет в куче пальмовых листьев возле своей хижины. Полтора месяца она выхаживала женщину, давала ей настойку из целебных трав. И когда пришла Народная армия, Сет смогла выйти навстречу бойцам.

Невероятная история! И я сам, пожалуй, не поверил бы в нее, если бы не стоял в Тун Моринге над рвом, заполненным останками людей (тогда тела еще не успели захоронить), если бы не поднял с земли дубинку из черного дерева с запекшейся на ней кровью (именно она служила орудием расправы), если бы не отпрянул, натолкнувшись в густой траве на человеческие черепа и кости, а потом, пересилив себя, не сделал снимки, которые сейчас лежат передо мной.

И если бы не провел целый день с Тхай Сет. Хрупкая, она будто светилась сквозь желтую блузку. Худые руки, тонкие длинные пальцы. Из-под косынки выбились темные волосы. А в глазах, даже когда Сет улыбалась, оставался ужас.

Да и как ему не оставаться! Попутчица рассказала, зачем она едет в Пномпень. Там видели ее сестру, единственного близкого человека, который уцелел. Родителей Сет потеряла четыре года назад. Когда солдаты в черной форме вошли в Свайриенг, они стали выталкивать всех на улицы. Мать Сет замешкалась — собирала вещи, и ее скосила автоматная очередь. Отец лежал больной, и «освободители» выбросили его из окна. А Сет, мужу и сыну велели встать в длинную колонну и погнали по пыльной дороге.

После «беседы» со старостой коммуны каратели вывели

сына и мужа на середину деревни и сожгли.

Возле моста через Меконг, в шестидесяти километрах от Пномпеня, царило оживление. Здесь раскинули лагерь те, кто возвращался в столицу. Куда ни глянешь — тележки с нехитрой утварью, их тянули сами люди. Колесом служило что угодно: ржавый автомобильный обод, маховик от швейной машинки, сбитый из поленьев кругляш, даже небольшой мельничный жернов.

Реже попадались повозки, запряженные буйволами. На раме велосипедов — ящик из досок и бамбука, в нем лежали мешочки с рисом или маниокой, спальные подстилки. Велосипеды часто тащили на ободах — полпотовская охранка порезала шины. Еще одна типичная картина — детские коляски, заполненные продуктами, посудой. Правительство предоставляло транспорт тем, кто ехал домой, однако многие так хотели побыстрее вернуться, что предпочитали добираться собственными силами.

У моста притулился рынок. Нет, купить в нем что-нибудь было нельзя, а обменять можно. За кусок мыла давали две дюжины бананов, за курицу — килограмм риса.

— Это первый у нас рынок. Разве я могла подумать, что опять будут рынки! — По лицу Сет медленно ползли слезы. — Сказать, о чем я сейчас мечтаю? О том дне, когда войду в класс — я по профессии учительница. Войду, а за партами — мальчики и девочки в школьной форме.

В этот момент ее окликнули. Сет радостно замахала рукой кому-то из рабочих, которые восстанавливали взорванный полпотовцами мост.

— Мы вместе учились в лицее. До свидания. В Пномпене обязательно разыщу вас, — крикнула, вылезая, попутчица.

Подошел паром. Наша машина въехала на него. Пока пересекали Меконг — широкий, полноводный, его не зря нарекли «отцом рек», — мужчина лет сорока отвечал на вопросы: почти все возвращались домой и беспокоились, что их ждет.

— Вы — наши помощники, народная власть надеется на вас, — говорил мужчина. — Не раз граждане информировали нас об агентах Пол Пота, которые пытаются затеряться среди возвращенцев. Палачей ненавидят все.

И вот мы опять на твердой земле. Последние километры пути. Наконец кхмерский солдат, проверив документы, отчеканивает:

— Можете ехать.

Мчимся по Пномпеню. Прямая улица освещена, вокруг ни души.

Останавливаемся у гостиницы «Пном». С давних пор она считалась лучшей в городе. При Пол Поте — с семьдесят пятого по семьдесят девятый год все гостиницы, кроме «Пнома», были закрыты.

Нас встречает директор отеля. После обмена приветствиями он предупреждает: могут быть перебои с электричеством.

Директор как в воду глядел: мы еще не успели получить ключи от номеров, а свет погас. На этот случай в гостинице припасены свечи. Я поднялся на второй этаж, нашел свою комнату, и тут лампочки опять зажглись. Я распаковал чемодан и лег на кровать. Но заснуть не мог, проходили часы, за окном уже стало светло, а перед глазами все стояла хрупкая в желтой блузке женщина.

А ведь я, казалось, был готов к этому: знал о трех миллионах убитых, о чудовищном заявлении Пол Пота: «Из восьми миллионов жителей Кампучии нам нужен только один».