От Гринвича до экватора

Озеров Михаил Витальевич

К ним относились не лучше, чем к Тхай Сет и остальным горожанам, — как к животным. Но больше всего Кома угнетало другое. Ночью он вставал, тихо пробирался к кокосовой пальме, которая росла неподалеку, и доставал из дупла обмотанный тряпками сверток.

Что прятал Ком? Оружие? Взрывчатку?

Еще более опасный, по мнению властей, предмет — книги. Солдаты убили жителя деревни за то, что он держал в руках листок бумаги — решили, письмо. Если же находили журнал или книгу, расправлялись со всей семьей. Поэтому, прижав к груди сверток, Ком спешил в джунгли. Там, при свете карманного

фонарика, он разворачивал тряпки и читал, читал.

В драгоценном свертке хранились «История Кампучии» и еще четыре книги. Их удалось спрятать после того, как школу, где он учился, закрыли. Преподавателей тогда сразу арестовали. Заодно арестовали и старшеклассников, те тоже могли распространять «крамолу». А все книги отобрали и сожгли.

Но потом Кому стало не до чтения. Заболела шестилетняя сестренка Лам. По ночам она сильно кашляла, и Ком приносил ей воду. Однако Лам становилось все хуже. Отец сказал, что попробует найти лекарство. Ушел и не вернулся.

От соседей они узнали, что солдаты казнили отца, осмелившегося попросить лекарство: велели ему выкопать яму и забросали — живого — землей.

Спустя два дня маленькая Лам умерла.

— А скоро умерла мама, — говорит Ком.

Мама была красивая и веселая. Соседи восхищались, как она поет.

Ком протянул мне фотографию: мать стоит у порога дома — того, где они раньше жили. Нежный овал лица, миндалевидный разрез глаз, мягкая улыбка… Сын явно похож на нее.

Но после гибели мужа и смерти дочери мама стала выглядеть на все шестьдесят лет, хотя ей было тридцать пять. И не то что песен — слова больше не промолвила, целыми днями молча сидела и смотрела в одну точку. «Сошла с ума», — решили вокруг.

Как-то утром она выбежала из хижины и плюнула в лицо проходившему мимо офицеру.

К их дому согнали всех жителей коммуны. Возле матери стояли Ком, его брат и сестра.

— Пой! Говорят, ты хорошо поешь, — приказал офицер.

Она молчала, и тогда солдаты схватили ее маленького сына, потянули за руки и за ноги и разорвали.

— Всех их прикончим, если не запоешь! — закричал офицер. Он ударил прикладом автомата девочку, с тех пор она не может двигать рукой.

И тут мама запела. Запела песню, которая больше всего нравилась мужу: влюбленные сидят у ручья и смотрят на звездное небо.

Солдаты облили ее бензином и подожгли.

— Я боялся, что не выдержу и брошусь на них с кулаками, — медленно произносит Ком, — Но на мне осталась сестренка. К тому же искалеченная… Потом я решил бежать. Сестренка была не в состоянии работать на поле. И к нам вот-вот должны были явиться солдаты, чтобы покончить с «семьей преступников».

Воздух в этих местах напоен сильным ароматом. В единый гул сливаются шум деревьев, пение птиц, стрекот насекомых. И звон цикад, их множество, они издают мелодичные, какие-то неземные звуки. Но Кому было не до того, чтобы наслаждаться пением цикад. Джунгли кишат ядовитыми змеями, наводнены малярийными комарами, за любым кустом жди встречи с леопардом, пантерой, тигром, которого кхмеры называют «кхла».

Сколько всего испытали эти дети, пока не столкнулись с вьетнамскими пограничниками!

…Ком

показал мне потрепанную книжку — «История Кампучии», с которой не расставался в те годы. Теперь он читает ее, да и не только ее, ни от кого не скрываясь.

Возмездие

Тхай Сет, Ком, другие жертвы и свидетели террора, с которыми я встречался, не знают имен тех, кто расправлялся с ними, кто убивал их родных, близких. А тут, наверное, не обошлось без Иенга Ыона.

Сворачиваем с шоссе в сторону. Тщательно проверив пропуска, солдат поднимает шлагбаум. Въезжаем в лагерь для полпотовских военнопленных.

Больше всего на свете он любил стоять на умирающем человеке. Стоять, чувствуя ступнями, как тот бьется в агонии, как из него уходит жизнь, отнятая им, Иенгом Ыоном.

Рост под сто семьдесят, крепкий, темноволосый. Лицо перебинтовано, — его взяли в нелегком бою, ослепленный страхом и ненавистью, он отстреливался до последней пули. Однако Ыона не казнили на месте, а стали лечить в лазарете.

— Вы бы так не поступили с пленным, — замечает начальник лагеря майор Хун Тхет, он ведет допрос.

— Конечно, нет. Я делал вот что. Пробивал живот деревянным колом. Потом сбрасывал сапоги и босыми ногами вставал на пленного. Медленно-медленно переступал по нему. Когда он умирал, шел к следующему.

На его лице появляется улыбка. Улыбка сладострастия. Вот так улыбаясь, Иенг Ыон подходил к своей жертве… Маньяк-садист, такие были среди гитлеровцев.

Трудно, очень трудно писать об этом. Порой испытываешь то же, что коллега из Польши В. Гурницкий:

«Мне довелось путешествовать по многим странам, видеть разные войны, бывало, я попадал в ситуацию, когда впору было усомниться в достоверности собственных ощущений. Но еще ни разу не приходилось мне во время работы убирать журналистский блокнот с чувством профессионального бессилия, с убеждением, что ни слова, ни снимки не смогут правдиво передать увиденное своими глазами.

Именно так получилось в Кампучии. За несколько недель я набрался там впечатлений, сравнимых лишь с впечатлениями героя уэллсовской «Машины времени». В этой стране на каждом шагу можно было войти в самое отдаленное прошлое рода человеческого, то есть в эпоху палеолита. И вместе с тем увидеть страшное, неописуемое будущее, какое наступило бы, если бы человеконенавистническая концепция, исповедуемая, кстати, и террористическими группировками в Европе, реализовалась когда-нибудь в мировом масштабе…»

— Именно Ыона сделали командиром «специальной бригады», — поясняет Хун Тхет. — Что это была за бригада? Вроде СС в фашистской Германии. Отборная группа, охраняющая Пномпень и правительственные учреждения. Но в Кампучии не хватало солдат, и ее бросали на карательные операции.

…В коммуне неподалеку от Пномпеня обнаружили листовку: «Над народом Кампучии нависла угроза массового истребления». Туда направили «специальную бригаду». Всех жителей коммуны убили, хижины сровняли с землей.

Груды золы да трупы остались и от вьетнамской деревни Сачать — Ыон и его солдаты не пощадили никого.