От Гринвича до экватора
Шрифт:
Илона съела две порции мороженого. Мальчиков невозможно было увести из тира. А сам Платцер потерял счет количеству выпитого пива. Ничего: такое бывает раз в год! Но уже пора домой.
Они направились к воротам. Платцер взял за руки Илону и Игнаца, жена с тремя другими детьми шла сзади.
В 22 часа 19 минут они миновали металлический столб с урной для мусора. Платцер запомнил точное время, потому что взглянул на часы.
Именно в этот момент раздался взрыв.
…Платцер с трудом поднял голову, она была словно чугунная. И тут же закрыл глаза от ужаса. К небу
В голове, словно молния, пронеслось: «Где мои? Живы ли?»
Встать он не сумел и пополз на четвереньках.
Из груды кирпичей высовывалась маленькая рука. Платцер стал разбрасывать их, и появилось обезображенное лицо Игнаца.
Чуть подальше в луже крови — Илона. Тоже мертва.
Разве выдержишь подобное! Он уже не чувствовал, как его положили на носилки. Очнулся в больничной палате. И узнал, что трое его сыновей тяжело ранены, а жизнь жены висит на волоске.
Виновника трагедии Платцер не увидел. Но полицейские, обнаружив тело Гундольфа Кёлера, все поняли.
Бомба, с которой Кёлер пришел к главному входу на Терезиенвизе, взорвалась раньше, чем он ожидал. Либо что-то не сработало в механизме, либо кто-то включил дистанционное управление, чтобы заодно устранить и исполнителя.
Впрочем, важнее другое: взрыв унес тринадцать жизней, а двести человек попали в больницу.
Кто такой Кёлер? Член «Военно-спортивной группы». Нет, к спорту она отношения не имеет, этих парней учили одному — убивать. У фюрера Гофмана немалый опыт: он бывший наемник в Родезии.
Однажды по западногерманскому телевидению я лицезрел его. Развалившись в кресле, Гофман — лихо закрученные усы, наглый взгляд — вещал в телекамеру: «Не знаю никакой австрийской нации. Австрия должна войти обратно в нашу империю, но для этого надо воссоединиться с зоной». («Зоной» неофашисты именуют ГДР.) Следующие кадры запечатлели его уже в «деле», он демонстрировал приемы силовой борьбы, объясняя:
— Я бью вот так. А если он удерживается на ногах, то вот так. Если вмешивается еще один, бью вот так. А этот уже валяется на земле.
В 1956 году полиция конфисковала у девятнадцатилетнего Гофмана пистолет. В 1963 году его арестовали в Турции за контрабанду оружием. А спустя полтора десятилетия «спортсмены» разъезжали на бронемашинах, проводили учения на полигонах. На их рубашках красовалась зловещая эмблема: череп и кости. Газеты писали, что они вооружены лучше, чем некогда отряды СС.
Свою «черную сотню» новоиспеченный фюрер встречал приветствием «Хайль!», и в ответ неслось: «Хайль Гофман!»
Затем следовал вопрос:
— Кто мы?
— Гренадеры Европы. — И группа затягивала гимн, который начинался: «Убивайте красных свиней, одну за другой».
Об этом все знали, но… Когда речь заходила о Гофмане, раздавался истошный вопль: «Не трогайте ребят, для нас куда опаснее коммунисты!» Более того: о группе вовсю заботились. «Дойче национальцайтунг» передала ей десять тысяч марок на экипировку (читай — вооружение). Барон Гильберт фон Зодерн поручил «спортсменам» (естественно,
Правда, из-за мюнхенской бойни «бывшие» пережили неприятные минуты — поволновались за «спортсменов». Но скоро выяснилось, что страхи напрасны.
Когда это выяснилось? После того как полиция устроила небольшое «шоу», дабы остановить волну гнева западных немцев.
«Шоу» началось в четыре тридцать утра. В это время в принадлежащий Гофману замок Эрмройт возле Нюрнберга ворвались полицейские. Разбуженный шумом хозяин выхватил было пистолет, но, разглядев «блюстителей законности», сделал вид, будто поправляет подушку. Один из полицейских сунул руку под подушку и вытащил семизарядный кольт.
Так была «ликвидирована» банда Гофмана. «Ликвидирована» с большой помпой. Газеты подробно расписывали обыск в замке Эрмройт, сообщали, что там обнаружен целый военный склад — винтовки, пистолеты, гранаты, солдатские шлемы, маскировочные халаты, боевые патроны.
Сообщалось и об аресте самого Гофмана.
Однако через два дня его выпустили «из-за отсутствия улик». Еще через день он созвал пресс-конференцию и громогласно заявил: «Я добьюсь своего».
Такие же слова я услышал от бармена Курта Матуше.
Осмотревшись по сторонам, — не подслушивает ли кто? — хотя в пивной, кроме нас, никого нет — Курт торжественно произнес:
— Раз уж разговор пошел начистоту, вот что я вам еще скажу. Мы скоро выйдем на международную арену. Объясню, каким образом: будем взрывать итальянские и голландские поезда. И взрывать до тех пор, пока они не освободят тех, кого ни за что ни про что посадили.
Тогда я не поверил Матуше, подумал: желая показать себя, он завирается. Но, вернувшись в Москву, прочитал в «Штерне»: «Есть сведения о том, что «Фронт» готовил ряд диверсий на железной дороге, намереваясь взрывать товарные поезда из Италии и Нидерландов в знак протеста против того, что в этих странах не выпущены из тюрем нацистские преступники». На источник получения информации журнал не указал, однако статья подтвердила, что высказывания бармена — не беспочвенные угрозы. И не пустое бахвальство.
Но отчего Курт был так откровенен, я бы даже сказал, болтлив? Произвести впечатление, услышать возгласы восторга — вот чего он желал страстно и неприкрыто. А тут появился собеседник! Думаю, стремление выделиться, оказаться на виду, надежда в будущем захватить власть были в числе причин, которые привели Курта к неофашистам. Мне он показался типичным люмпеном. И когда я задал вопрос о его родителях, Матуше промолчал…
Пять раз я был на берегах Рейна, и меня снова и снова уверяли, будто в Советском Союзе преувеличивают опасность фашизма, а на самом деле сейчас в ФРГ совсем не так, как было в довоенной Германии.