От Кремлёвской стены до Стены плача…
Шрифт:
Осенью 1945-го года ему было 33 года, а он уже крупным начальником стал. Он ездил в пролетке, вроде кареты, раньше возили начальника не на персональной машине, а на лошади. Ехать до управления всего ничего, но ему положен персональный кучер с лошадью. У этой пролетки поднимается кожаный верх. Когда дождик идет, кучер закроет, верх поднимет, и дождя нет, отец едет на работу. До работы 800 метров, но если положено пролетку, то к подъезду подавали. Сначала мы жили в квартире на втором этаже управления, а потом нам дали квартиру более комфортабельную, уютную.
На мясокомбинате работа художник
Отец начал руководить днем и ночью. Приходят вагоны, а если раньше простаивают вагоны, то штрафуют или вообще могут посадить в тюрьму, а их надо быстро разгрузить, он и мотался там. Грузчиков нет, надо мобилизовать всех сотрудников на разгрузку вагонов, у нас все на общественных началах. Комбинат расширялся, нужны материалы. В тайге выделили часть леса, у комбината лесосека. Лес пилили, сплавляли по Оби и обрабатывали. Отцу приходилось часто туда ездить, на эту лесосеку, и оттуда он привозил отличную стерлядь.
А нам надо было в школу идти, меня записали в четвертый класс, а и так из сельской школы, да еще, считай, первое полугодие пропустил. Пошел я в четвертый класс, учителя говорят:
– Что-то мы не поймем, вроде бы для четвертого класса он не дотягивает, а третьего у него вроде больше знаний, чем у наших учеников.
Потом начались диктанты серьезные, все по городской программе. Она отличалась от сельской, и поэтому посыпались у меня двойки, и грамотность закладывалась с детства. Я мог, например, в таком предложении «карета подъезжала к подъезду» налепить всякого: и без твердого знака «подезжала» написать. Учителя говорят:
– Да, он, наверное, не перейдет в следующий класс, наверное, может его пересадить в третий? А то он как-то вроде не тянет.
Мама пришла в школу, они с ней поговорили и решили: «Да ладно, пусть он учится в четвертом классе, тут осталось всего ничего». Четвероклассники по программе ушли вперед, а я полгода не учился. С математикой не было проблем, а с литературой и русским языком были, конечно, загвоздки.
Я так кое-как «доковылял» до конца года, и на следующий год опять пошел в четвертый класс. Поэтому я по сравнению с другими сверстниками на год вроде как должен оканчивать школу позже. Я уже рассказывал, какой у меня стресс произошел после гибели любимого человека моей учительницы, я ее очень жалел, и старался хорошо учиться.
Так и здесь, я уже начал работать над собой серьезно, а мама за этим присматривала. И когда уже пришел на следующий год в четвертый класс, начал программу с нуля. От этих хвостов избавился. Стали у меня четверки, пятерки. Почему-то меня классным организатором учительница назначила.
Мне надо учиться, как
Школа меня поразила этими своими порядками. Классная руководительница всегда говорила:
– Вы должны войти в школу или, если на улице директора увидите или преподавателя, вы должны снять шапку, поклониться, сказать: «Здравствуйте, Павел Иванович» или как-то, вежливо, и потом только одеть шапку. В школе шапку сразу снимать надо, старшим не грубить». Так нас учили хорошим манерам.
Дали мне дисциплинарный журнал и записывай. Как же я должен записывать? Я кого-нибудь запишу, выйду из школы, а у нас такая публика училась, что они с уличной шпаной тесно связаны были. Попробуй я кого-нибудь запиши, мне так накостыляют, да и пытались накостылять, что мало не покажется.
В классе тоже шпана была, что учебник положишь в парту, а один из них проползет и учебник украдет и все. А потом ты будешь по чему учиться? Нету. Еще другой пример: одно время в нашем четвертом классе был учитель-инвалид, с войны пришел без ноги.
Немного отступлю от воспоминаний и вернусь в 2013 год. Недавно меня поразила передача по телевизору у ведущего Малахова. Разбили лицо учителю вдребезги и совершенно серьезно обсуждают: правильно поступил или неправильно этот великовозрастный идиот ученик Данила. Данилу этого надо от чего-то спасать, который лупил своего учителя. Где это видано было у нас в то время, чтобы учителя кто-то пальцем тронул? Никогда. Даже уму это непостижимо. Тогда наш учитель пришел с войны, хромой, с палкой, добрейший человек не мог на детей влиять, строгости не хватало. Вот никто ничего не учил.
Он, выходит дело, военный бывший, врага не боялся, участвовал в кровопролитных боях, а в классе никакой дисциплины. Во время перемены ученики что только не вытворяли, как черти по решеткам лазают вверх ногами, у нас на окнах решетки были, как у Гоголя в «Вие»: «…рассвет начался, и все черти застряли в решетках церкви». И тут они как черти лазают, орут, кричат, бегают как сумасшедшие. Вроде уже четвертый класс, здоровые ребята, по крайней мере, по сельским понятиям. В деревне как, если вырвет подросток плуг из борозды и переставит его в другую борозду, то он уже все – мужик здоровый, курит, работает, пашет, содержит всех, кормит. А в городе, как мне показалось, что они как дети, но были злые хулиганы, издевались над своим учителем.
Доска стояла на ножках, за ней батарея. В каждом классе есть такие остряки веселые, смешить любили. Кто-нибудь из этих клоунов за доску залезет, учитель отвернется спиной от доски, а он сверху рожи всякие строит и тут класс весь «ха-ха», смеется, а военный не понимает в чем дело. Мне его было очень жалко. Надо выходить из класса и входить строем. Учитель:
– Ребята, стройтесь, ребята, стройтесь.
Никто его не слушается. Входит уборщица:
– Сейчас я их построю.
Берет швабру «бум-бум», одному шваброй по заднице, другому подзатыльник. И смотришь, она всех за пять минут выстроила: