От Кремлёвской стены до Стены плача…
Шрифт:
Светать стало, солнышко встает, осмотрелись, вот, она, дорога, ночью мы не сбились с нее. Пошли, топали, топали, топали – притопали на разъезд. Не разъезд, а маленькая станция, узкоколейная дорога, дрезина ходила. Ждали мы долго его, приехала маленькая дрезина. Мы сели в нее и поехали в Новосибирск.
Приехали домой – какой же нам закатили скандал! Вначале обрадовались, что вот, нашлись, молодцы все-таки.
– И где же вас черт носил? – они нас спрашивают.
Отец говорит:
– Я тут всю на уши, весь мясокомбинат, всю охрану, и всех пожарников и речников на уши поставил искать вас.
Они искали – искали
И мы не думали о том, что родители за нас беспокоятся – они так особенно не беспокоились, когда мы тут болтались где-то по речке недалеко, в пределах парка Заельцовского, бора соснового. Здесь-то мы – и ночью нас не было, и вечером не пришли.
Этот эпизод, он настолько мне врезался в память, что нельзя так поступать с родителями.
– Да что с нами случится! Что вы тут…
А они говорят – мама особенно воспитанием занималась – говорит:
– Если вы еще раз так поступите, я вас так выдеру, что вам… не хуже как раньше, как розгами отдраю.
Но она не розгами, она так, конечно, пугала нас, никто нас не лупил, ничего. Но вернусь я к своим событиям, которые происходили в Омске. Уехал отец в Москву – в Омске он как-то не прижился, работа вроде у него там неинтересная.
В Омске, я ничего так, подтянулся уже, немного подрос. К зубному врачу ходил, зуб лечил. Молодая врачиха, я ей нравился, наверное. «Ох, какие ко мне мальчики стройные приходят», – как она рассказывала другим женщинам.
Глава IX
Элитная школа в Подмосковье
Отец через некоторое время вернулся из Москвы и говорит:
– Все, собираемся, уезжаем. В Армавир меня пошлют.
Он очень хотел на юг попасть работать, потому что на юге там теплее, мы намерзлись зимой у бабки и везде.
Нам казалось, что юг – это вообще райское место, виноград растет, Армавир, красивое название. И мы заявились в Москву – оказывается, тут жить негде.
Оказывается, отец и от Армавира отказался. Встретил своего приятеля и устроил тот его в трест «Росмясо» – организацию республиканского подчинения, который заведовал всеми подмосковными мясокомбинатами. Он ушел из союзного министерства, говорит:
– Перспектив нет для роста.
Но я думаю, что он и сам в этом виноват: если б хотел расти, вырос бы. Он бы, может, и в министерстве замминистра бы был, а так… И вот, он встретил своего приятеля по институту и тот говорит:
– Вот я сейчас ухожу в Госплан, меня берут, а ты на мое место механиком в трест, главным механиком.
Отец, он же кроме института сельхозтехникум кончил, на Ростсельмаше работал, крутил гайки на заводе, молодой когда совсем был – лет 18. Грязный всегда ходил, руки были всегда в машинном масле, не отмывались. В институте холодильные установки изучал и другое мясоперерабатывающее оборудование знал, не только как колбасу делать. «Это, – говорил, – любой хохол тебе сделает», – а вот как сохранить продукты, как их перерабатывать – это очень сложная техника. Механиков тогда в области было очень мало.
Подмосковные мясокомбинаты по тем меркам были большие: в Можайске большой комбинат, в Клину, в Волоколамске, в Егорьевске, Серпухове. Во всех районах были мясокомбинаты. Трест осуществлял руководство над этими комбинатами: заготовкой сырья, планированием
Мы стали жить в дачном поселке «Старые горки» недалеко от ст. Болшево. Щелковский мясокомбинат в Старых горках купил дачу для проживания сотрудников, но летом жил в ней управляющий треста. Принадлежала раньше эта дача Земляной А. В., по-моему, была такая детская писательница. Я, правда, никогда не встречал ее книжки, но она имела эту дачу.
Дача была для круглогодичного проживания, довольно большая, две веранды, второй этаж, мезонин, кухня, много комнат. Но дача немного была не достроена, кое-чего внутри недоделано. И мы поселились в этой даче. Поселились мы в этой даче, фанерой стенки обили в двух комнатах на втором этаже и поклеили обоями. Печку надо дровами топить каждый день, чтобы обогреваться. Нагревалась быстро и в этих комнатах было тепло.
Мама-то была беременная, Сергея родила. А мы опять в нищету в такую тут рухнули. До такой степени, что когда она в роддоме лежала, а отец ей мало что мог принести поесть. Другим роженицам сумками таскали, но мама была очень совестливая и ничего не брала. Да и не особенно угощали. Нет, трескают сами, а ей хоть бы предложили чего-нибудь.
Когда мы приехали в Москву, а это была наша основная цель, была осень и мне надо идти в шестой класс. Принесли мы документы в школу и нас зачислили: меня в шестой, а брата в девятый класс. Мы жили в Старых Горках, называлось это дачное место, в доме, который стоял на берегу с левой стороны реки Клязьмы.
Клязьма мне запомнилась еще, когда мы после войны-то останавливались в Щелково, у знакомых родственников, на один день. В то время это была широкая речка, на лодках парами катались. Как в той песне из фильма «Первая перчатка»: «Милый друг, наконец-то мы вместе, ты плыви, моя лодка, плыви», – и так далее. А когда мы приехали, Клязьма стала совсем узкой, обмелевшей речушкой.
В школу надо было ходить около 2 км через небольшой ручей, который впадал в Клязьму, по мостику, и поднимаешься наверх, проходишь там немного, вот и школа.
Школа была особенная что-то типа спецшколы, потому что там учились испанцы и русские, не каждого брали. Испанцы учились – это дети тех, которые в 36-м году – или в каком году, после гражданской войны – в Испании республиканцы воевали с Франко. Наши испанцам помогали, а после прихода Франко к власти всех республиканцев вывезли в Советский Союз, а их дети учились вместе с нами в школе № 1 им. И. В. Сталина.
И вот я пришел в школу на первый урок, посмотрели аттестат, табель, характеристику. Учился я уже неплохо. В Омске-то опять назначили классным организатором, но мне удалось спихнуть с себя эту должность. В нашем классе учился такой здоровый малый. Он все схемы рисовал. Что уроки преподают – ему до лампочки, он сидит и рисует электрические схемы, какие-то конденсаторы, сопротивление, потом лампы какие-то, и был он так увлечен вот этим. А литература какая-нибудь ему до лампочки. Я говорю: «Будет он старостой», – то есть, классным организатором. Классный руководитель – женщина меня пожалела и согласилась. В Болшево посмотрели мои успехи… доспехи… и говорят: «Мы его берем в нашу школу». Так я попал в эту элитную школу.