От маминой звездочки в государственные преступницы
Шрифт:
Чем больше Мария Викторовна слушала это описание, тем сильнее у нее вставали волосы дыбом – картина была очень похожа на описание Софии и Алексея Леонова. Решив списать все на богатую фантазию Юли, Мария Викторовна вдруг услышала шокирующий вопрос:
– Мама, а почему у нас фамилии разные? У меня одна, а у вас с папой другая?
Мария Викторовна впала в некоторое недоумение, как вдруг в разговор вступил Георгий Сергеевич.
– Юля, просто у тебя есть еще одна мама, и папа еще один есть, вот они тебе и приснились, - сказал он.
– Как интересно! – сказала Юля, а потом снова увлеклась игрушками.
–
– Все равно бы все узнали, а если бы сами не спросили – добрые люди бы рассказали, - сказал Георгий Сергеевич.
– С Соней знакомить будем? – спросила Мария Викторовна мужа.
– Если попросит – познакомим, - ответил Георгий Сергеевич.
Несколько дней об этом разговоре никто не вспоминал, как вдруг семнадцатого января Юля подошла к Марии Викторовне с вопросом.
– Мама, а когда мы ко второй маме поедем? – спросила она.
– Если хочешь – можем и сегодня, - ответила Мария Викторовна.
– Ура! – воскликнула Юля, - Федя, мы ко второй маме в гости поедем!
София и Василий были дома, когда раздался стук в дверь.
– Кто там? – спросила девушка.
– Соня, мы к вам в гости, - сказала Мария Викторовна.
От вида детей у Софии защемило сердце. Сказав мужу, чтобы он отвел детей в комнату и чем-нибудь занял их, девушка спросила Бирюковых:
– Что случилось?
Узнав все, София сказала:
– Если надо – к себе с радостью заберу, но вы же не за этим приехали.
– Да, Соня, мы просто по просьбе Юли приехали, - сказала Мария Викторовна, - А что будет дальше – посмотрим. Просто понятно же, что мы не вечные, но и, если уж говорить честно, где гарантия, что ты надолго на свободе. Так что пусть будет как будет.
Согласившись с этими доводами, София прошла в комнату.
– А где наш второй папа? – спросила Юля.
Вытерев слезы, София ответила:
– На небе второй папа, помаши ему ручкой. Хочешь с дядей Васей поиграть во что-нибудь?
Оставив детей на мужа, София вышла на кухню и снова заплакала.
– Понятно, что если будут спрашивать, кем я работаю, вы ответите. А вот если про отца начнут расспрашивать? Понятно, Ваня был учителем, а Алеша… Не будете же вы говорить, что Алеша был профессиональным революционером.
– А кем Алеша работал последний раз? – спросила Мария Викторовна Софию.
– В столицу уехал на заработки из деревни, был рабочим на фабрике, но недолго, - ответила девушка.
– Да ладно, Соня, успокойся, может быть, и не будут дети больше ничего спрашивать, - сказал Георгий Сергеевич Софии.
Когда через несколько часов Бирюковы с детьми ушли домой, София перестала себя сдерживать и снова начала плакать.
– Соня, а почему ты так сильно расстроилась? – спросил жену Василий, - Ты их отцов так любила?
– Да, Васенька, - сказала София, - Ты не подумай, я тебя очень люблю, но вот в то время… Ваня, первая любовь, помолвка в шестнадцать лет, планы на будущее. Алеша, самая сильная любовь моей жизни, мечты о свадьбе, которая невозможна – он на нелегальном положении. Ты же видел, как они на родителей своих похожи, что одна, что второй… У одной глазки черненькие, у второго волосы русые. И лицо, прямо копия отца.
Снова
«Одна надежда на то, что Вася – благородный человек, не попрекает меня моим прошлым», - подумала София и снова пустилась в слезы.
– Сонечка, успокойся, тебе волноваться нельзя, снова может плохо быть, а ты в положении, - начал успокаивать Василий жену.
Девушка понимала, что все эти слезы до добра не доведут, однако, не смогла себя остановить. В памяти Софии всплыл Алексей и она начала реветь пуще прежнего.
– С Алешенькой любовь до гроба была, с Сашенькой вообще, чуть ли ни в прямом смысле… - тихо сказала София, - Оба под трибунал пошли и обоих к стенке поставили, только Соня в корсете была. Вот так иногда подумаешь, а не лучше было бы, если бы я сняла тот корсет, зная, что больше ничего полезного обществу сделать не смогу… Только студентов химии обучать.
– Соня, ты чего говоришь? – спросил Василий жену, слыша ее какое-то бормотание, - Я не слышу.
«И хорошо, что не слышал», - подумала София и сказала, - Говорю, наверное, надо валерьянку принимать, я сама так не успокоюсь, а снова угрозы выкидыша совершенно не хочется.
Когда Василий ушел на кухню за валерьянкой, София сама себе сказала:
– Живешь так, вроде все хорошо, любящий муж, готов для жены ночью встать и в аптеку сбегать, если надо, а по сути – только небо коптишь своим бессмысленным существованием. А что я могу сделать, даже если была бы не одна, даже если был бы кто-то в напарниках? Бомбу в царя бросить? Так это дело бесполезное, сама убедилась. Террором, как бедная Зоинька заниматься, тоже бесполезно. Глупая это затея. Рабочих просвещать? Не знаю, может быть, это и перспективно, но я не уверена. Или, все-таки, Мария Михайловна была права, собирать и бросать бомбы не бесполезно? А просто это даст эффект в отсроченном будущем? Так доживу ли я до него? Не доживу. Хоть в тюрьме, хоть на каторге с затихшей чахоткой и ранением легкого делать нечего, сразу сдохнешь. Получается, мне любой приговор будет высшей мерой, только слегка отсроченной во времени. Одно дело, моя бедная мамочка прожила пятьдесят восемь лет, с чахоткой, но с постоянной медицинской помощью, а другое дело – в застенках, там долго не протянешь и без чахотки… Бедная Зоя, что же ей светит, в семнадцать лет поехать на каторгу на двадцать лет. Вот и решай тут, что тебе важнее, пожить самой или сделать лучше народу. Вроде раньше ответ был очевиден, народ на первом месте, а сейчас что-то и сдохнуть не сильно хочется, и пожить охота…
Услышав шаги мужа, который возвращался с кухни, София замолкла и, поблагодарив Василия, выпила валерьянку.
Сначала София подумала о своих детях, что они уже удовлетворили свое любопытство и вряд ли еще раз захотят ее видеть. А потом девушке стало все тяжелее и тяжелее думать, мысли, будто, не слушались ее и, подремав с полчаса, София проснулась уже без этих рассуждений.
Когда София вернулась домой, девушка была готова практически к любой реакции своего мужа, Василия. София бы не удивилась, если бы он ее начал ругать или упрекать, тем более, что понимала, что была далеко не права, хоть и некоторые ее действия были вполне объяснимы обстоятельствами. Однако Василий сидел, слегка расстроенный, а потом, подумав, сказал: