От мира сего
Шрифт:
Вершилов смотрел на их оживленные лица, на ликующие улыбки и думал:
«А ведь это все артисты. Тоже, наверное, учились в театральных училищах или в киноинституте, мечтали об артистической карьере. И что же? Теперь они, безымянные, улыбаются с экрана, пропагандируя новый лосьон, стиральный порошок, непромокаемые трусики для малышей. Вот как иногда кончаются самые смелые мечты…»
Ему вспомнилась фраза, которую он прочитал недавно в одном английском романе. Фраза эта завершала роман, в общем-то довольно скучный, который
«Мы строим дворцы, а на поверку выходит, что строим хижины». Вот уж поистине — вернее верного. Должно быть, эти самые артисты тоже строили дворцы, то бишь воздушные свои замки, каждому представлялось, как он покоряет публику, как завораживает зрительный зал…
И еще вспомнилось: совсем недавно он с Тузиком, младшей своей, пошел в Дом актера. Тузик пристала: «Сведи меня в Дом актера, там в ресторане, говорят, здорово».
Как-то при ней Вершилов рассказал, что одна из санитарок хирургического отделения работает теперь буфетчицей в ресторане ВТО, однажды приходила навестить старых больничных друзей.
И вот эта самая Зина, еще недавно скромнейшая и тишайшая девочка, благоговейно глядевшая на всех врачей, снисходительно пригласила Вершилова:
— Приходите, дорогой, я вам организую такой обед или ужин — пальчики облизнете. У нас фирменные блюда на всю столицу славятся…
Если бы не Тузик, Вершилов ни за что не пошел бы туда, но Тузик пристала, никак от нее не отклеиться.
— Папа, ну что тебе стоит? Ну, пойдем, поглядим, попробуем ихних фирменных блюд…
Тузик любила хорошо и вкусно поесть. Сестра Вершилова Ася так и говорила о ней:
— Не столь греховодница, сколь чревоугодница…
И вот они договорились встретиться. Вершилов поехал из больницы. Тузик из дома. Вершилов добрался минут на двадцать раньше Тузика, стал возле раздевалки, ожидая ее.
Мимо проходили посетители; наверно, это была постоянная, привычная для этого дома публика, мелькали иной раз лица, необычайно знакомые, так и хотелось спросить: «Где я видел его или ее? Почему мне знакомо это лицо?»
Проходили и совсем молодые, очевидно будущие артисты. Вершилов смотрел на них во все глаза.
Они как бы несли себя, словно бы не обращали ни на кого внимания, но на самом деле зорко и внимательно ловили даже самый беглый взгляд.
И, казалось, каждый играет какую-то, только ему понятную и известную роль.
«Растиньяки и растиньячки», — мысленно усмехался Вершилов, глядя на их дешевенькие одежды с непременной, однако, претензией во всем: у кого необыкновенно яркий бант возле ворота, у другой вязаный длинный шарф через плечо, у третьего поверх рубашки свитер-самовязка, огромный воротник, грубая вязка, излишне длинные рукава…
«А ведь каждому мнится, что он гений, именно он, никто другой, — думал Вершилов. — И он завоюет мир, весь мир будет лежать у
Чем-то все они казались схожими друг с другом. Чем? Может быть, этой своей небогатой, но модной одеждой? Или жадным, ищущим взглядом? Или неспокойной суетливостью?
Когда пришла Тузик, он спросил ее:
— Как думаешь, это, должно быть, будущие артисты? Студенты театральных вузов?
— Может быть, просто, как и мы, пришли поглядеть, что это такое ВТО, — ответила Тузик.
Вершилов покачал головой:
— Иногда мне сдается, что ты куда старше меня…
И Тузик немедленно согласилась с ним:
— Разумеется, и на много-много старше…
«И все-таки Тузик мне духовно ближе, чем Валя, — подумал Вершилов, глядя на экран будапештского кинотеатра. — Если бы она еще нисколько не походила на своего дедушку, как было бы хорошо…»
Потом он перестал вспоминать и думать, потому что начался фильм, классический детектив в стиле Хичкока, ужасы, привидения, нервные герои, то и дело теряющие сознание, проницательные сыщики, с трудом побеждающие всякого рода монстров…
Он вышел на улицу; яркое, уже совсем по-летнему обжигающее солнце ослепило его, навстречу шла толпа, как и всегда в Будапеште, казавшаяся ему веселой, нарядной, оживленной.
Он поднял руку, остановил такси; молодой смуглолицый шофер вопросительно посмотрел на него.
— Фармацевтический завод… — чуть запинаясь, сказал Вершилов. — Вы поняли?
Шофер кивнул, резко вывернул машину, обогнул площадь и ринулся по соседней улице, прямехонько по направлению к заводу.
Будапештские шоферы ездят обычно очень быстро…
Доктор Йонаш стоял возле заводских ворот, Вершилов невольно оценил эту вежливость по отношению к нему, иностранцу, потом он догадался: Йонаш хотел оплатить за него такси, он быстро вынул кошелек, быстро сунул шоферу сотню форинтов, сказав по московской своей привычке:
— Без сдачи…
Он не заметил, что произнес эти слова по-русски, но шофер понял его, радостно осклабился и мгновенно исчез, как бы боясь, что тароватый иностранец передумает и потребует всю сдачу сполна.
Хотя доктор Йонаш стоял поодаль, он почему-то все как есть понял. Крепко пожав руку Вершилова, поздравив его с благополучным прибытием, укоризненно заметил:
— Не надо так разбрасывать деньги, друг мой. Зачем?
— Захотелось, — ответил Вершилов, ожидая ответной улыбки, но Йонаш еще раз покачал головой, не сдаваясь:
— Так не надо делать…
— Почему не надо? — спросил Вершилов. — Разве плохо принести кому-то хотя бы маленькую радость? Ведь этот парень, должно быть, рад-радешенек, что получил около сорока форинтов сверху.
— Это плохо, — безапелляционно заявил доктор Йонаш. — Во-первых, вы рискуете остаться без гроша, а на чужбине это очень вредно и плохо, во-вторых, вы развращаете молодое существо, в-третьих…